1185 год. Восток - Запад

Сельджуки избегали крупных боев, заманивая врага в глубь своей территории. На пути византийской армии встречались лишь сожженные деревни, засыпанные колодцы и отравленные водоемы. Армия была обременена громадным обозом в пять тысяч повозок и продвигалась страшно медленно. Кылыч-Арслан дождался своего часа, когда византийское войско втянулось в ущелье, на отвесных склонах которого затаились сельджуки. Сдавленное крутыми стенами, лишенное возможности маневрировать, отягощенное обозом, войско византийцев сражалось два дня, и большая часть его была перебита. Сам Мануил еле успел бежать. Никита Хониат пишет о том разгроме: «Зрелище, представшее глазам, было воистину достойно слез, или, лучше сказать, беда превосходила то, что можно оплакивать. Из-за множества трупов ущелья сделались равнинами, долины превратились в холмы, рощи едва были видны».

Этот разгром свел на нет многолетние труды византийцев в Малой Азии. В столице Мануила обвиняли в неумении командовать, а многотысячная константинопольская чернь, которая становилась активной силой в смутные времена, волновалась в предчувствии грозных событий, питаясь слухами о распрях при дворе и болезнях стареющего Мануила. Ему теперь ставили в вину то, что он покровительствует латинянам, которые дороже ему, чем греки, что в столице хозяйничают итальянские купцы и что по их наущению он бросает войска в прорву итальянских войн.

Потерпев поражение на востоке и потеряв позиции в Италии, Мануил бросился искать новых союзников. Ему казалось, что таким союзником может стать Франция.

В 1178 году в Константинополе остановился проездом из Святой земли граф Фландрский. Мануил обратился к нему с просьбой о посредничестве в брачном союзе между Византией и Францией, предложив женить своего наследника Алексея на французской принцессе.

Людовик VII, французский король, согласился на это предложение: партия для его младшей дочери Агнессы казалась выгодной. Может быть, даже более выгодной, чем для старших дочерей, которые были выданы за английских принцев Генриха и Ричарда, воевавших с собственным отцом.

Весной 1179 года восьмилетняя Агнесса взошла на борт корабля в Марселе и отправилась в путешествие на Восток. Помолвка ее с Алексеем состоялась 2 марта 1180 года. Наследнику престола было лишь одиннадцать лет, и свадьбу отложили до той поры, пока супруги не подрастут. Тем не менее с момента помолвки невеста, окрещенная в православии Анной, считалась императрицей-наследницей.

Последние месяцы своей жизни Мануил провел во дворце, окружив себя астрологами и хиромантами. Доступ к нему имели лишь латиняне — французы и итальянцы, а абсолютной властью при дворе пользовалась его давнишняя любовница Феодора. Алексей рос избалованным, капризным мальчиком, и к шатающемуся престолу тянулись руки сильных соперников.

Осенью 1180 года Мануил занемог. У него началась лихорадка. Что скрывалось за этим диагнозом, сказать невозможно, но в Константинополе все, кроме императора, были убеждены, что он вот-вот умрет. Когда же патриарх Феодосии явился к Мануилу, чтобы уговорить его сделать распоряжения на случай смерти, дабы обеспечить наследование Алексея, тот ответил с улыбкой, что надежный предсказатель убедил его в том, что он проживет еще четырнадцать лет, и потому у него еще будет время ввести Алексея в курс императорских дел. С этим убеждением Мануил и умер.[12]

Первые дни после смерти императора прошли в заботах о достойных похоронах. Престол занял двенадцатилетний Алексей. Регентшей при нем стала его мать, все еще прекрасная Мария Антиохийская.

Мария, женщина слабая, как ива, начала искать дуб, к которому могла бы приникнуть. Разумеется, недостатка в мужских плечах не было; но всех опередил племянник Мануила Алексей (набор благородных имен в Византийской империи был очень ограничен, и потому всегда приходится иметь дело с несколькими Алексеями, Мануилами или Мариями одновременно), человек, по рассказам летописцев, весьма красивый и хорошо воспитанный, который проводил дни в постели, а ночи в пирах. Положение фаворита императрицы-матери и фактического главы государства не изменило образа жизни Алексея, получившего высший в империи чин — протосеваста. Можно было подумать, что он с царственной любовницей жил в раю, а не на вершине муравейника.

Окружение императора Алексея продолжало политику привлечения латинян. Пришельцы с Запада, лишенные корней в Константинополе, были куда надежнее, чем родственники и провинциальная знать. Но если при властном Мануиле недовольство знати было подспудным, то теперь оппозиция росла как на дрожжах. Население Константинополя было возмущено засильем венецианских и генуззских купцов, кварталы которых были государством в государстве. Двору поддержка этих кварталов обеспечивала доходы, но для горожан венецианцы и генуэзцы были чужими, наглыми и слишком богатыми чужеземцами.

В борьбу вступило и духовенство, для которого латиняне были еретиками. И даже Мария Антиохийская, еще недавно обожаемая, стала еретичкой и чужестранкой.