12/Брейгель

Доктор Розенберг.

Были, разумеется. Изволили. Мы всё обсудили. И я расскажу вам, зачем ему понадобился театр.

Прекрасная Дама.

Да, да, Доктор, мне этого и надо. Не из-за меня же, правда?

Доктор Розенберг.

Как сказать, как сказать. Косвенно – из-за Вас.

Прекрасная Дама.

Ну.

Доктор Розенберг.

Первый невроз Блока: его пьесы никогда не ставились в театрах. Помните «Розу и крест»? Станиславский сначала взялся и бросил. Сбагрил Немировичу, а тот тоже пару месяцев помурыжил и отказался.

Прекрасная Дама.

Как же, как же. Я страшно злорадствовала, прости Господи. Саша же делал это для Кармен. Меня словно не существовало на свете.

Доктор Розенберг.

А Станиславский всё унижал моего пациента. То переносил постановку от взрослых актёров в студию. К молодёжи. Которая играть способна ли, – неизвестно. Главный поэт страны – а тут какая-то молодёжь неотёсанная. То морочил голову про смерть Сулержицкого. Дескать, так скорблю, что репетировать не могу. Всё что угодно может репетировать, а Блока – нет.

Прекрасная Дама.

А «Балаганчик»? Мейерхольд тогда с ним провалился. И дальше сторонился Блока. «Истекаю клюквенным соком», припоминаете?

Доктор Розенберг.

Вот именно. Потому Ваш супруг уверовал в собственный театр как панацею. Тем более тут новое начальство подвернулось. Горький, его жена, губернатор, нарком Луначарский. Начальственные имена звучат меднее драматургии.

Прекрасная Дама.

Но это всё же при чём?

Доктор Розенберг.

Как? Что Вы как маленькая? Пьесы-то все были про Вас.

Прекрасная Дама.

С какой стати? Где про меня? Он не спал со мной никогда. А если пытался трахать, то с отвращением, будто жуёт лысую резину. Он мечтал о Прекрасной Даме, но кто она – не знал никогда. Может, и знал, но не про меня, точно. А что он врать королевски умеет… Воображение. На то и поэт.

Доктор Розенберг.

Ну нет, мадам. Вы обостряете без нужды. У него комплекс вины перед Вами. Что не занимался сексом. Не мог кончить. Не стояло на Вас, простите. А как исцелить комплекс? Гиперкомпенсация. Роза и крест.

Хор.

Яблони старый ствол,
Расшатанный бурей февральской!
Жадно ждёшь ты весны…
Тёплый ветер дохнёт, и нежной травою
Зазеленеет замковый вал…
Чем ты, старый, ответишь тогда
Ручьям и птицам певучим?
Лишь две-три бледно-розовых ветви протянешь
В воздух, омытый дождями,
Чёрный, бурей измученный ствол!
Так и ты, несчастный Бертран,
Урод, осмеянный всеми! –
Начнутся пиры и турниры,
Зазвенит охотничий рог,
Вновь взволнует ей сердце жонглёр
Непонятною песнью о море…
Чем ты, старый, ответишь весне?
Лишь волненьем любви безнадёжной?
О, любовь, тяжела ты, как щит!
Одно страданье несешь ты,
Радости нет в тебе никакой!
Что ж пророчит странная песня?
«Сердцу закон непреложный –
Радость – Страданье одно!»
Как может страданье радостью быть?
«Радость, о, Радость-Страданье,
Боль неизведанных ран…»

Прекрасная Дама.

Когда мы сошлись, я до идиотизма ничего не понимала в любовных делах. Тем более не могла разобраться в Сашиной психологии. Он ведь не человек. Он нелюдь, инопланетянин.

Доктор Розенберг.

Не преувеличивайте, сударыня. Он самый обычный пациент, каких многие тысячи.

Прекрасная Дама.

С первых дней он теоретизировал, что нам и не надо физической близости, что это астартизм, тёмное и чёрт знает ещё что. Когда я ему говорила о том, что я-то люблю весь этот ещё неведомый мне мир, что я хочу его – опять теории: такие отношения не могут быть длительны, всё равно он неизбежно уйдёт от меня к другим. Зачем же он женился на мне, если не хотел меня? Да ещё так не хотел! Демонстративно, с вызовом.

Доктор Розенберг.

Такому психотипу чужда любовь. Простите за неудачный каламбур, Любовь Дмитриевна. Поэтом становится человек, движимый одним их трёз великих чувств. А) Тщеславие. Б) Тоска. В) Смерть. Сначала он тоскует по настоящей жизни, потом – по настоящей смерти. Ну помните, как там. Сперва – я жить хочу, чтоб мыслить и страдать. А в зрелости – давно, лукавый раб, замыслил я побег. А слава, вот слава – это наше всё. Любой ценой.

Прекрасная Дама.