12 месяцев. Необычные эротические приключения

Климент посмотрел на меня, и по его глазам я поняла, что значит «жить с ними». А Феодора прямо спросила:

– Согласна ли жить, как мы живём?

Я молча кивнула и меня оставили.

В доме было семь комнат. Три на первом этаже – гостиная, кабинет хозяина, всегда закрытый на ключ, и трапезная. На втором четыре, и во всех полно народу. То были люди, которых я никогда в жизни не видела и даже не думала, что такие могут быть среди православных.

Они жили все со всеми, не разбирая ни брака, ни возраста, ни пола. Как в жутком борделе, в котором все настолько пьяны, безумно одурманены, что потеряли всякий стыд, всякие границы человеческих приличий. С утра и до утра сплошной свальный грех – ненасытный, точно тяжкий запой…

А из него и нельзя выйти: если выйдешь – ужаснёшься. Поэтому им было страшно останавливаться. Устанут кутить, упадут вповалку и так сутки спят беспробудно, но проспавшись, тут же повергаются в прежнее.

Меня они быстро затянули в своё горькое житие. Стоило только раз попробовать и уж не остановиться. Впрочем, я и не сопротивлялась – так же, как не сопротивляется молодая проститутка инициации в дело: чего ж теперь сопротивляться, если всё решено и определено? Влезла – так тяни тягло.

Помню, как в мутном сне. Я лежала пьяная на кровати Климента и Феодоры. А кровать у них – большая, супружеская, двуспальная, будто две кровати в одну соединили. Мягко, словно на перине, но бельё грязное, пахло немытостью человеческого тела, мужской и женской. Было темно; в темноте, на стенах, играли языки пламени от топившейся печи, всполохи озаряли и кровать рваным, дрожащим светом. И натоплено так жарко, что под толстым одеялом я промокла и едва дышала.

Рядом со мной спал сам Климент, голый, уснувший вот так после недавней оргии. С другой же стороны Феодора, тоже голая, лежала боком, ко мне лицом, а задом к какому-то беспокойному мужичонке. Тот мужичонка, видимо, вошёл в неё сзади и поэтому дёргался, как ненормальный, но она не реагировала на него – глядела отчего-то на меня и улыбалась.

Мне стало нестерпимо жарко, и я со всей силой отбросила от себя одеяло и тут увидела Максима. Он склонился надо мной, тоже, как и я, весь мокрый, и сказал с трудом, как бы захлёбываясь:

– Сними трусы… Я полижу тебе… Снимай, дурёха…

Я послушно сняла трусы и почувствовала его голову между своих ног – и там, в промежности, его бородку, его язык, его губы, его зубы.

– Разними ноги… Разними пошире…

Я широко расставила ноги, как распоследняя сука. И отдалась ему.

Потом в комнату стали заходить другие люди – мужики и бабы. Все голые, сновали туда-сюда, смотрели на меня, что-то делали, разговаривали, смеялись. Но мне не было стыдно.

Один из мужиков отстранил Максима и по-хозяйски навалился на меня всем телом. Проник внутрь, овладел. За ним второй, третий, четвёртый. Бабы трогали меня, шептали в ухо невероятно непристойные слова.

И я закричала то ли от страсти, то ли от страха…

Да, это был сущий ад. Но именно тогда я осознала, что для меня из всех возможных адов на земле – лучше этот. Пусть будет такой ад, если нет мне в этой жизни рая. А если бы и был для меня рай – пусть он был бы такой же: где то же самое, но не тёмное, а светлое, где не похоть, а любовь, где не грубые бесы, а нежные ангелы, где я не грязная блудница, а чистая нимфа.

Именно тогда я ясно осознала свой выбор. Осознала, чего я хочу от своей жизни: мой счастливый мир. Я впервые почувствовала в себе душу, как не церковное, нелюбящее меня «нельзя», а как моё, любящее меня «можно», – я говорила со своей душой, как с лучшим другом, которого у меня никогда не было, и душа говорила мне «да». Да, я люблю тебя, не смотря ни на что, и я всегда буду любить тебя. Ибо ты – это я.

И все чудеса, какие только есть на белом свете, творятся этой силой – силой, скрытой внутри тебя. Там всё можно. Там нет никаких границ. Там реальность обращается в сон и играет с тобой в твою игру. Это как смерть, но если не испугаешься и не побежишь обратно, в свои ускользающие обрывки жизни, то с тобой может случиться непостижимое.

А жизнь – не сновидение ли? Воспоминания прошлого отличимы от виденных снов едва ли больше, чем вчерашний день от завтрашнего: и того, и другого в реальности нет, но вчера было, а завтра – здесь и сейчас – только грёзы, похожие на сон. Однако каким-то из них суждено сбыться. Ну, разве это не чудо? Жизнь вообще чудесная и таинственная штука, если поглубже в неё вглядеться. И если это сон, однажды ты проснёшься.

В последний день високосного февраля я не хотела просыпаться. Я чувствовала где-то сиплое дыхание Климента, слышала потрескивание дров в печи, отдалённый смех Феодоры, ощущала чью-то руку на своём животе, но не открывала глаза. Я не хотела видеть постылую реальность.

– Иди сюда, – вдруг произнёс тихий голос из глубины моего сна.

И тотчас меня повлекло назад – в блаженную теплоту дремлющего спокойствия и дальше, в мягкое сонное море… Но я не спала. Я продолжала осознавать реальность, хотя она и пожухла, потеряла краски, словно цветное кино вмиг сделалось чёрно-белым.

– Иди сюда, – повторил голос, став громче.