12 ступенек на эшафот

В этом смысле я разделял позицию фюрера и был его единомышленником, как и миллионы немцев, для кого эти цели были первоочередными и священными. Каждый из нас трудился во имя этой цели в меру своих профессиональных возможностей. В случае победоносного завершения войны каждый из нас с чувством законной гордости и исполненного долга мог сказать, что он тоже внес свой скромный вклад в достижение великой цели. Именно поэтому мне и представляются недостойными попытки некоторых лиц под любыми предлогами и посредством вымышленных доказательств отмежеваться от принадлежности к «группе лиц, связанных круговой порукой», если воспользоваться лексикой национал—социалистического новояза.

Еще раз повторю: все мы с воодушевлением восприняли идеи реформирования вооруженных сил. Излишне оспаривать тот факт, что неправедные условия Версальского договора гнетущим образом действовали на нас, солдат. Мы всячески пытались обойти ограничения еще до прихода Гитлера к власти, а после восстановления военного суверенитета делали все возможное, чтобы усилить, оснастить и вооружить армию как качественно, так и количественно. Тогда я считал это своим долгом, продолжаю считать так и сейчас.

Оказалось, что идеи национал—социализма способствуют воспитанию солдат и офицеров в духе дисциплинированности, жертвенности и высокой сознательности. Однако это не означало безоговорочного признания нами всех пунктов национал—социалистической программы, многие из которых противоречили нашим убеждениям.

Партийные инстанции не имели к нам никакого отношения, однако вермахт был пропитан теми идеями, выразителем которых был сам Адольф Гитлер.

Личность фюрера, обладавшая могучей силой внушения, и его экзальтированное поведение не могли не оказать влияния на меня и ближайшее окружение Адольфа Гитлера. Это тотальное психологическое давление перевернуло все наше бытие и сознание, поскольку мы видели, каких выдающихся успехов добивается он на военно—политическом поприще.

Даже генералитет, первоначально относившийся к нему сдержанно, а в некоторых случаях — негативно, со временем стал его приверженцем и почитателем.

Однако было бы ошибкой представлять все так, будто бы нам, солдатам, было известно абсолютно все, что творилось за кулисами рейха, и мы были активными участниками тех противоправных действий, о которых мы узнали, главным образом, из документов обвинения на этом процессе. Что касается меня лично, то события, непосредственно предшествовавшие началу войны с Польшей, стали известны мне только сейчас — я испытал настоящий шок, когда осознал, что можно было избежать этой самой ужасной из всех войн.

Я не пытаюсь уйти таким образом от ответственности, а только высказываю предположение, что знание всех обстоятельств дела могло существенным образом изменить расстановку сил на высшем военно—политическом уровне.

Начало польской кампании представляется мне тем поворотным пунктом, после которого колесо истории покатилось под уклон — и так до самого горького конца. Чтобы не допустить развязывания войны против Советского Союза, я однажды предпринял демарш за спиной фюрера и высказал свои резкие возражения рейхсминистру иностранных дел, а затем вручил докладную записку самому Гитлеру. Однако все это было напрасно. По идеологическим причинам — несмотря на мои неоднократные выступления против конфронтации с Россией — фюрер считал войну с Советами неизбежной. Сейчас мне ясно, что Гитлер не был свободен в принятии решений и не располагал свободой действий, хотя никогда и не признавал этого. Даже при осознании чудовищной ответственности перед собственным народом он никогда не рассматривал единственно возможную альтернативу: остановиться и положить конец военным приготовлениям. Следует признать, что принятие такого решения на фоне наших значительных военных успехов было довольно непростым делом, если не сказать — невозможным, учитывая неумение просчитать возможные последствия военной авантюры и заниженную оценку военно—промышленных потенциалов наших главных противников — Советской России и США. Кроме того, отказ от войны означал бы для фюрера и отречение от идеалов национал—социализма, что было в принципе невозможно.

Только эта жертва позволила бы нам сохранить рейх и уберечь Германию, да и остальной мир, от всего происшедшего, чему нет и не может быть оправдания. Человечество еще не нашло слов, чтобы описать весь ужас и размах чудовищных катаклизмов, потрясших основы цивилизации.