127 часов. Между молотом и наковальней

Вау! Ну и как я себя ощущаю? Наверное, что-то вроде «вся жизнь перед глазами», только в замедленном темпе. Интересно, что заставляет мозг перед смертью показывать картины из прошлого? Я всегда считал, что предсмертные видения любимых людей, любимых событий и членов семьи — это прежде всего способ сказать им всем «прощай». Но сейчас я вижу, что воспоминания зарядили меня положительной энергией, я улыбаюсь, я счастлив. Каков же скрытый мотив? Может быть, ролик с яркими событиями всей жизни — часть инстинкта выживания, что-то вшитое в подсознание, последняя уловка мозга, чтобы продолжить существование. Похоже, когда адреналин уже не справляется с созданием импульса «бей или беги», вспышка воспоминаний — дополнительный рефлекс. Воспоминания заставляют нас продолжать борьбу, когда мы уже потеряли всякую надежду и оставили все усилия. Перед лицом неизбежной смерти продолговатый мозг невольно переходит на повышенную передачу и кричит: «Ты думаешь, все, конец? Сдаешься? А ты подумал о тех людях, которые тебя любят? О тех, кого любишь ты?» И — бабах! — у тебя появляются новые силы. Наверное, именно поэтому мысли о самоубийстве кажутся самыми соблазнительными в те моменты, когда никто не говорит нам, что любит нас, или нам плевать на всех, кто это говорит, — тогда нет последней вспышки, резервная система не срабатывает. Возможно, именно поэтому наш мозг так тщательно хранит воспоминания, чтобы в критический миг выплеснуть их в упрямое тело. Ладно, как бы то ни было. К черту околопсихологическое бла-бла-бла, я приму это счастье, этот последний дар. Сейчас мне хорошо, и это единственное, что важно.

Приходит полдень, я поджидаю свою смерть, полувися-полусидя в своей обвязке. Я уже наловчился находить оптимальное положение, самый удобный угол для коленей, оптимальную высоту «лесенки», наилучшее расположение веревки, свернутой кольцами и выполняющей роль защиты для моих голеней. Мне удалось устроиться максимально удобно с учетом всего, что было в моем распоряжении. Как ни странно, я опять испытываю потребность помочиться. Прежде чем расстегнуть молнию шорт, я решаю сначала сцедить имеющийся запас мочи. Однако перелить более чистую часть жидкости в резервуар кэмелбэка — та еще задача на координацию. Пустую налгеновскую бутылку я зажимаю между бедрами и крепко держу ее. Прикусываю зубами верхнюю часть голубого мешка для воды и держу его под наклоном, так чтобы грязный осадок собрался в одной части мешка. Зажимаю загубник пальцами, и жидкость медленно вытекает в налгеновскую бутылку, а солевой осадок я придерживаю. Когда в кэмелбэке остается только гуща, я закрываю крышку бутылки, ставлю ее на валун и выплескиваю остатки из резервуара в песок за своей спиной. Фу! Ну и вонища!

Отлично! Значит, ты избавился от худшей части.

После всего этого я мочусь в резервуар, плотно закрываю крышку и кладу его на валун рядом с налгеновской бутылкой. Жидкость темнее прежнего, едкая и теплая. Пусть она охладится и соль осядет, потом перелью. К тому же у охлажденной мочи вкус не такой мерзкий.

Около половины второго во вторник я решаю помолиться еще раз. Но сейчас у меня уже есть ответ на вопрос: «Что я должен делать?» Понятно, что осталось только одно: ждать. Ждать спасения или смерти, и с большей вероятностью — второго варианта. Поэтому сейчас, вместо того чтобы просить совета, я прошу дать мне терпения.

— Бог! Это снова Арон. Я все еще нуждаюсь в помощи, мне становится очень плохо здесь, у меня кончились и вода, и пища. Я понимаю, что скоро умру, но мне очень хочется, чтобы конец пришел естественным путем. Я решил, что независимо от того, что мне предстоит пережить, я не буду уходить из жизни по своей воле. Мне иногда приходит это в голову, но я так не хочу. На самом деле я думаю, что не переживу следующий день — уже третий день заключения. Вряд ли я увижу полдень среды. Но я Тебя очень прошу, Господи, дай мне твердости в том, чтобы не лишать себя жизни.

Я хочу пройти свой путь до конца, каким бы он ни был.

Истекли третьи сутки моего заключения. Воды не осталось, не осталось неиспробованных способов освободиться. В три часа дня мне нечего больше решать, и задача сводится к одному: позаботиться о себе наилучшим образом, чтобы поддержать свое тело и дух. С физической точки зрения нет необходимости что-либо предпринимать до заката, вторая половина дня — самое теплое время, и все, что я могу делать, — это ерзать в обвязке, восстанавливая кровообращение.