127 часов. Между молотом и наковальней

Полночь, вторник, 29 апреля. Проведя несколько часов в спорах с собой, я наконец решаю отхлебнуть глоток мочи. У меня еще есть в запасе примерно полчашки чистой воды, но я хочу понять, какова моча на вкус и в состоянии ли я ее вытерпеть. Прикрепляю загубник к обрезку трубки на кэмелбэке — саму трубку я срезал, когда в первый раз мастерил жгут. Набираю в рот примерно две столовые ложки мочи и немедленно глотаю. Ночной воздух охладил ее, вместо тридцати шести градусов ее температура теперь — около пятнадцати. Моча резко соленая на вкус, отвратительно горькая настолько, что скулы сводит. Удивительно, но все не так ужасно, по крайней мере меня не тошнит и не рвет. Затруднительность положения нарастает. Если бы моча была невыносимо мерзкой, ответ был бы — не пить. Но поскольку, оказывается, я способен выпить почти половину того, что собрал, не доходя до коричневого осадка неизвестной природы, вопрос до сих пор открыт. Жажда подталкивает меня к тому, чтобы выпить две чашки прямо сейчас. Но идея не кажется мне хорошей. Я, конечно, слышал об очистительных диетах уринотерапии, но очевидно, что сторонники этих диет пьют и достаточное количество воды. Может быть, память меня подводит и никаких таких диет не существует — в моем теперешнем состоянии я не могу полностью доверять своему мозгу. В любом случае чистая моча была бы определенно лучше, чем то, что у меня есть. Так что непонятно, должен ли я дальше пить мочу, и нет способа проверить. Я подозреваю, что игра будет стоить свеч, но еще не сейчас. Буду тянуть остатки воды ближайшие двенадцать часов, пока она не кончится, а там вернусь к этому вопросу.

Еще несколько циклов полусна и дрожи. Три часа утра, вторник, шестидесятый час заключения. Камень поймал меня в ловушку днем, в половину третьего. Я изменил график потребления воды и теперь пью ее немного чаще. Осторожно поднимаю бутылку с водой на уровень глаз и отмечаю остаток — меньше ста граммов, скудный запас. Зажав бутылку между коленями, отвинчиваю пробку левой рукой, подношу горлышко ко рту и, не успев еще намочить изнутри нижнюю губу, командую себе убрать бутылку. И так каждый час в течение всей ночи.

Последние граммы воды стали для меня священными. По сути, жидкость превратилась в нечто неземное, незыблемое и вечное — в само время. Вода стала временем, вода стала самой жизнью. Пока не кончается вода, длится и моя жизнь.

Или я убеждаю себя в этом. Некоторые признаки говорят мне о том, что в организме явно развивается обезвоживание. Даже если я сохраню остатки воды, я умру довольно скоро, поскольку телу не хватает жидкости для того, чтобы полноценно функционировать. Глаза покраснели и запали, во время сеансов видеозаписи я стараюсь не смотреть на себя, чтобы не видеть обтянутых кожей скул. Воздух пустыни раздражает глаза под контактными линзами, но в организме нет воды, чтобы слезами смыть эту грязь. Обезвоживание затронуло и сердечные мышцы, пульс слабый, но частый — сто двадцать ударов в минуту в состоянии покоя, на шестьдесят процентов выше, чем мой обычный пульс. Несмотря на участившееся сердцебиение, загустевшая из-за обезвоживания кровь течет по сосудам очень вяло, с трудом снабжает организм питанием и не может нормально выводить из него продукты жизнедеятельности. Кровяной насос не справляется со своей работой, жидкость, которую он пытается расшевелить, затвердевает во внутреннем водопроводе. Артериальное давление постоянно снижается, температура тела скачет, от любого легкого ветерка начинается очередной приступ дрожи. Внутренние органы стремительно теряют жидкую составляющую и страдают от обезвоживания. Я худею на два — два с половиной килограмма в день. Кожа на тыльной стороне кисти стала морщинистой, как у рептилии, потеряла эластичность. Если прикусить и оттянуть ее зубами, остается след в форме маленькой палатки. Но гораздо страшнее всех телесных признаков обезвоживания сама жажда — неукротимая… неутолимая… ненасытная… непрестанная.

Я ловлю себя на желании, чтобы это все кончилось, — просто чтобы положить конец жажде. Моя смерть должна прийти в образе сердечно-сосудистого коллапса, но не исключено, что раньше меня прикончит жажда.

Два часа спустя, в пять утра, настает время для очередного водного ритуала. Я достаю бутылку, зажимаю между коленями и отвинчиваю крышку одной рукой. Затем поднимаю ее ко рту, и тут крышка неожиданно цепляется за ремень обвязки, бутылка выскальзывает из рук. Усталый мозг реагирует медленно, я не успеваю ее поймать, бутылка наклоняется почти горизонтально, и несколько капель воды, святой воды, которой я причащался, превращает налет красной пыли на моих коричневых шортах в пятно бурой грязи.

Твою мать, Арон! Куда ты смотришь? Что ты натворил?!