Утром сестра Берт обнаружила, что Фрэнки спит, а ее пальцы перепачканы черной краской.
Фрэнки дали неделю на лечение. Потом к ней пришли Тони с Лореттой.
– Ты как, можешь встать с постели? – спросила Тони.
– Зачем? Я нужна на кухне? – спросила Фрэнки. – Я должна в наказание драить полы и мыть туалеты? Мне хотят обрезать волосы?
Тони прикусила губу и глянула на Лоретту. Та сказала со вздохом:
– Они решили, что если позволят вам с Тони остаться, то это дезорганизует других девочек.
Дезорганизует.
– Что это значит?
– Вы с Тони уходите.
Фрэнки рассмеялась. «Приходится находить поводы для смеха, – подумала она, – особенно когда нет ничего смешного».
– Нас сошлют в монастырь в деревне?
– Нет, – ответила Лоретта. – Вы вернетесь к семье.
– К семье? К какой семье?
– К папе, – сказала Тони. – Нас отправляют к папе.
Ибо я грешна
Отец Фрэнки, Гаспар Мацца, приплыл в Америку с Сицилии в 1918 году, когда ему было двадцать. После нескольких недель в битком набитом трюме с сотнями смердящих мужиков он выбрался из недр судна, как мотылек из кокона, и согрелся на солнышке. С острова Эллис он уехал на поезде в Чикаго. В Италии он работал подмастерьем у сапожника и этим же занялся на новом месте. В захудалом районе Саут-Сайда Гаспар возился с кусками кожи в сыром подвале под лавкой, которой владел старый неаполитанец по имени Сесто.
Старые неаполитанцы славились сумасбродством, а Сесто был сумасброднее большинства из них. Если он находил работу Гаспара недотягивающей до совершенства, то отвешивал ему крепкий подзатыльник. Не раз он спускал подмастерье с каменных ступеней. Когда хозяин решил, что клиентка больше заинтересовалась темноволосым красавчиком, принесшим из подвала новые туфли, чем самими туфлями, после ее ухода пнул парня в живот. Однако Сесто был мерзавцем, но не глупцом. Он начал в самые оживленные часы вызывать Гаспара из подвала и ставить за прилавок, где парень улыбался женщинам, приносившим обувь в починку или заказывавшим новую. И в конце концов Гаспар стал помогать им с примеркой.
Он усаживал женщину на маленькую скамейку в углу темной лавки и опускался перед клиенткой на колени. Самым скандальным образом Гаспар нежно снимал с нее обувь, клал ступню на собственное бедро и, придерживая одной рукой за икру, второй доставал новую туфлю. Он надевал женщине новые туфли и смотрел, как напрягаются ее ладные икры и сокращаются бедра, когда она шествует по магазинчику, испытывая его изделие. Он любил всех женщин, заходивших к ним: старых и молодых, высоких и низких, толстых и худых, темнокожих и белых, милых и колючих, итальянок и не итальянок. В мире было так много красоты, так много красоты в этих женщинах, и все они так уязвимы с затянутыми в чулки ступнями.