«13-й апостол» Византии и Крестовые походы

Дело заключалось в том, что незадолго перед этим у Алексея скончалась жена, и теперь предстояло определить новую избранницу. Нет никаких сомнений в том, что молодой воин немедленно обвенчался бы со своей избранницей Марией Аланской, если бы она была свободной. Однако Мария уже вышла замуж за императора и могла любить Алексея попрежнему горячо, но… тайно. Впрочем, получи он царский венец, все могло бы измениться – было от чего не спать по ночам и размышлять о грядущем счастье.

Но тут кесарь Иоанн предложил Алексею взять в жены его внучку Ирину – 11летнюю девушку, красивую, скромную и благочестивую. Комнин пошел за советом к матери, Анне Далассине, и та после длительных размышлений благословила брак. Да, она искренне и глубоко ненавидела Дук, небезосновательно полагая, что те хитростью и угрозами лишили ее мужа и сыновей законных прав на царство. Но с трудом, исключительно разумом, а не сердцем понимая открывавшиеся для сына перспективы от такого союза, дала согласие на брак.

В конце 1077 г. состоялось венчание Ирины с Алексеем[138]. В результате в лице Алексея объединились три самые знатные и богатые семейства Римской империи – Комнины, Далассины и Дуки. И с точки зрения родства Алексей Комнин был первым из сановников Византии, способных с полным правом претендовать на царский титул. Под его началом все три семьи начали постепенно приводить в действие план, рассчитанный на воцарение молодого Комнина. Мария Аланская, конечно же, была потрясена тем, как рушатся ее надежды на счастье, но сделать ничего не могла…

Тем временем Никифор III Вотаниат, не имевший сыновей, решил сделать своим преемником одного из представителей семьи Синадинов, своих близких родственников. И, конечно, Мария Аланская была крайне обеспокоена этим. Да, пусть она сама уже никогда не станет женой Алексея и в случае его успеха не разделит с ним царский престол, но оставался еще ее сын, права которого на царство всем казались незыблемыми. Однако при выдвижении Синадинов сразу же поняла, пока еще императрица, перспективы ее сына когданибудь стать василевсом просто ничтожны. Она вновь обратилась к своему возлюбленному и заключила с ним негласный договор, согласно которому Константин Дука в случае успеха восстания Комнина будет признан соимператором Алексея с правом носить пурпурную обувь и царское платье[139].

После этого Комнин начал действовать более активно и, надо признать, очень умело. В пику Парапинаку и Вотаниату, Алексей начал формировать свой «положительный образ», чтобы во всем походить на настоящего Римского царя, как его привыкли видеть византийцы. Он старался обворожить собой всех слуг василевса и придворных сановников, являясь им в виде милостивого и обаятельного человека. Армия, в которой Алексей служил с малолетства и с которой неоднократно побеждал врагов, уже боготворила его. Солдаты, видевшие в нем не только своего товарища и талантливого полководца, но и защитникаблагодетеля, готовы были пойти с Комнином на край света. В скором времени всем стало казаться, что лучше Алексея никого в государстве нет. А Комнин не упускал возможностей закрепить свое доброе имя. Когда его на короткое время поставили правителем западных фем, он быстро справился с печенегами, тем самым обеспечив безопасность византийских территорий от Адрианополя до Филиппополя[140].

Легко представить, как в столице и в городах случайно встретившиеся прохожие, обсуждая события в Византии, только и говорили о том, насколько не хватает Римскому государству таких талантливых и благочестивых полководцев, как Алексей Комнин. А вскоре ему представился удобный случай, чтобы окончательно решить дело в свою пользу. Вождь сицилийских норманнов Роберт Гвискар использовал поводом для начала войны с Византией свержение Михаила VII Парапинака, вследствие которого его дочь Елена, помолвленная с Константином Дукой, оказалась в монастыре[141].

Пусть через несколько лет, но сказалисьтаки дипломатические комбинации, которые затевал еще Михаил VII Парапинак. Хотя, разумеется, совсем не так, как это представлялось тогда императору. Трудно сказать, какой мотив был для герцога определяющим – честь дочери и рода или желание захватить Константинополь. Не исключено, что в данном случае они слились воедино – для тех времен самые высокие этические понятия нередко мирно уживались с прагматическими желаниями.