13 месяцев

И тем не менее, едва у меня выдается свободная неделька — я за свои собственные бабки покупаю билет куда-нибудь, где живут исключительно глупые и исключительно несимпатичные… и уж на сто процентов незнакомые мне люди… и общаюсь с ними… дни и недели напролет, как лось, рогами вперед, лезу общаться именно с такими людьми.

Вот зачем я приперся в это Заполярье? Если я стану умирать, здесь ведь даже священника нет, чтобы исповедать меня перед смертью. Ближайшая церковь — за полторы тысячи километров от места, где я нахожусь.

Через пятнадцать километров езды я подумал, что дальше к югу, в республике Коми, священник должен быть. Хотя бы православный. Если я стану умирать, исповедь у меня примет и православный священник.

3

Из Заполярья я улетал вертолетом. В аэропорту в очереди на регистрацию стояла толпа ненцев: молодых пьяных мужчин и просто мужчин. Местного времени было полседьмого утра. Все пили пиво. Большими глотками из полуторалитровых бутылок. Пиво в этих краях пьют вместо чистки зубов.

Кроме того, ненцы виртуозно в полный голос матерились. Правда, у меня сложилось впечатление, что смысл некоторых выражений ненецкая молодежь понимала все-таки не до конца, потому что употребляли они эти выражения в вовсе не подходящих ситуациях, типа беседы с пожилой, очень официальной русской женщиной из авиакасс.

Непосредственно передо мной регистрацию на рейс проходила бригада мужиков в ватниках и камуфляжных штанах. Они были похожи на водопроводчиков из моей петербургской жилконторы. У одного на ногах были тапочки без задников. Температура зашкаливала за минус двадцать пять.

Наш вертолет был довольно большой, грузовой. Парень в серой кофте махнул рукой: «На Печору? Пошли!» И все пошли.

Пассажиры — в основном крошечные ненецкие женщины. У них были очень кривые ноги, очень монголоидные лица и желтые, выгоревшие на солнце волосы.

В салон их влезло всего несколько. А остальное пространство они забили громадными тюками. Не знаю, что там было. Возможно, деньги, вырученные от продажи парной оленины.

Пилот спросил, все ли сели, и завел двигатели. Двигатели ревели так, что я думал, мои барабанные перепонки все-таки лопнут. Я посмотрел в иллюминатор. Гигантская северная река Печора извивалась, как беременная анаконда.

Погибать, крякнув всем вертолетом, казалось мне куда более приемлемым, чем в одиночку замерзать в тундре под равнодушными взглядами ненецких кочевников. Все-таки человек — очень стадное животное.

Лететь было долго. Так долго, что я даже перестал бояться, что вертолет упадет. Но как только я перестал бояться совсем, сосед слева, молодой ненец, тут же решил со мной поболтать:

— Во-он тот изгиб реки видишь?

— Ага. Вижу.

— Там в прошлом году грузовой вертолет упал.

— Да?

— Восемь мужчин умерло. Разбились они. А знаешь, что хорошо?

— Что же тут может быть хорошо?

— Хорошо то, что вертолет вез шоколадки «Сникерс». И водку в баночках. Как называется?

— Джин-тоник?

— Да! Отличный напиток! Двенадцать тонн водки и шоколадок! Наша бригада всю зиму вокруг этого места кочевала. Каждый день кушали и выпивали… Хорошо нам было.

4

Принято считать, что символ родины — березка. Но там, где я живу, березы почти не растут. В самом Петербурге растут в основном тополя, а в пригородах — сосны.

Березы же я встречаю как раз в местах, которые мне совсем не нравятся. Которые никак не являются моей родиной. Например, очень много берез растет вдоль Полярного Урала, ровно на границе между Европой и Азией.

Выбравшись из Заполярья, еще день спустя, я лежал на верхней полке поезда № 068 и через мутное стекло рассматривал мертвые ханты-мансийские болота.

Елки и трясины. Серое небо. Чужая земля.

В вагоне было тепло. Но стоило выйти в тамбур, чтобы покурить, как я вспомнил, где нахожусь. По утрам стекло было покрыто трехсантиметровым слоем льда. Я пробовал растопить лед огоньком зажигалки, выглянуть наружу, рассмотреть — что там? Растопить этот лед было невозможно даже автогеном.

Холодно было так, что ноги замерзали даже сквозь толстые подошвы ботинок. В темпе проглотив никотин, я бежал назад в теплое купе.

Сопки. Крошечные поселки. Дети в огромных меховых шапках катаются на коньках по замерзшей луже. Снова сопки. Огромные заснеженные пространства.

Раз или два в сутки поезд делал большие остановки. Местные жители готовили к нашему приезду столики со своими товарами: пиво, китайская лапша, жареные куриные ноги. За время стоянки особый железнодорожный сотрудник успевал кувалдой отбить намерзшие под туалетом воду и экскременты.

Помимо людей, по платформе бегали грязные мохнатые псы. Они знали: если с поднятой лапой посидеть у дверей вагона или громко подать голос, пассажиры могут кинуть еды. Брошенный объедок означал для псов продолжение жизни. Поэтому в горло конкурентам вцеплялись они моментально.

Потом пассажиры прыгали обратно в тепло. Продавцы заворачивали пивные бутылки в теплые тряпочки и убирали их в сумки. На таком морозе пиво замерзает и в клочья рвет бутылку уже через десять минут.