Он вошел в комнату, служившую супругам спальней. Широкая кровать под цветастым покрывалом, большой шкаф, два комода с ящиками. Пока Слава оплакивал жену (или ее измены?), Алексей приступил к изучению содержимого полок и ящиков, эгоистично радуясь тому, что ему не мешают.
Ничего интересного ему не попадалось до тех пор, пока он не добрался до нижних ящиков шкафа, где обнаружил фотографии под стопками трусиков, лифчиков и маечек. Белье, к слову, было очень кокетливым, нарядным… Точнее, соблазнительным.
Алексей вынул снимки из конверта.
Нет, рука не та. Не тот фотограф, что снимал Лилю. Этот не любовался, а пожирал глазами (фотообъективом) женщину. Полуголая Ирина - Алексей узнал на ней бельишко из ящика, мало что скрывавшее на теле, - позировала кому-то в подражание красоткам из "Плейбоя". Вульгарность снимков была не в обнаженности Ирины, она была в ее неумелых позах, в лишенной таланта подражательности. Если фотографии Лили были скорее эротичны, то снимки Ирины примитивно похотливы.
Муж их, видимо, до сих пор не нашел. Скорее просто не искал, не рылся в вещах погибшей супруги.
Некоторое время Алексей раздумывал: не забрать ли их? Нет, не потому, что они ему были нужны, - коль скоро это не та рука, что снимала Лилю, то и интереса они не представляют… Он просто вдовца пожалел. Однажды ведь найдет!
Но по зрелом размышлении он вернул снимки на место, в ящик под белье: в конце концов, он не бог, чтобы вершить чужие судьбы.
В следующем ящике комода находились украшения. Алексей было задвинул его обратно, но вдруг подумал: а ну как тут подарок от любовника обнаружится?
Как его вычислить, он не представлял. По большей части в ящике валялась дешевая бижутерия, но среди нее мелькало несколько золотых изделий.
- Слава, - позвал он через коридор, - как я помню из протокола, золото у вас не пропало?
- Нет…
- Вы дарили жене украшения?
- Дарил… - надсадным голосом ответил тот.
- Какого рода?
- Кольца… кулоны… Браслеты золотые…
- Вы не могли бы посмотреть?
Слава нехотя пришел в спальню, и детектив попросил его отложить те украшения, что дарил он. Вдовец склонился над ящиком. Отгреб в сторону золото. В середине остались пластмассовые поделки, кучка серебряных изделий и еще несколько золотых - две пары сережек да небольшой кулон.
- Это от ее мамы подарки…
- А серебро? Пластмасса?
- Не знаю. Я этого не покупал. Сама, может. Или подруги…
- Разве женщины дарят украшения женщинам?
- Ира говорила, что подруги…
- У нее не было лесбийских наклонностей?
- Вы что??!
- В таком случае остальные украшения она либо покупала сама, либо ей дарили поклонники. Мужчины.
- Хорошо, ладно, любовники ей дарили! Вам так не понятно, без этого слова, да?!
- Понятно-то понятно, но мне нужно, чтобы все было названо своими именами. Я вам уже сказал, есть основания считать, что убил ее один из любовников…
- Я не знаю. Не знаю!!!! Милиция искала, никого не нашла!
- Возможно, не там искала.
Алексей перебрал серебряные украшения, пытаясь понять, нет ли в них единого стиля. Серьги из серебра с жемчужинами, кулон в виде розы на цепочке… Медальон, стилизованный под старину…
Кис нажал на кнопочку, и серебряный медальон раскрылся.
…По коже его побежали мурашки. Такие особые мурашки - не страха, не холода, не предчувствия, а попадания в цель. Чайные глаза смотрели на него насмешливо, пухлые губы извивались в легкой усмешке…
Точнее, в насмешке. Словно Бенедикт знал, что однажды детектив раскроет этот медальон!
- Слава, посмотрите, - он сунул ему под нос медальон. - Вы когда-нибудь видели этого человека?
- Вы мне уже показывали его фотографию… Никогда.
- Уверены?
- Абсолютно.
Алексей в сердцах захлопнул крышечку. "Ну, ты у меня дождешься, - гневно подумал он. - Я тебя уделаю, вот посмотришь!"
Выпросив разрешение забрать с собой медальон, Алексей вышел на улицу. У него было чувство, что в голове взорвалась небольшая бомба. Следовало бы сейчас посидеть в спокойной обстановке, обдумать… Но день заканчивался, и обдумывание вместе со спокойной обстановкой было перенесено на более позднее время. Сейчас ему срочно требовалось вернуться к Николаю, мужу Лили.
Николай ему обрадовался. Алексея это немного удивило, но он помнил его прощальную фразу: "Знаете, когда я говорю о Лиле, мне кажется, что она не умерла…"
Впрочем, он давно заметил, что в горе люди делятся на две категории: на тех, кто не желает горем делиться, и на тех, кто готов разнести его по городам и весям, предаваясь публично воспоминаниям и восклицаниям… Так старики готовы бесконечно говорить о своей молодости. Словно доказывая самим себе, что она не фикция, что она была, что она действительно прожита…