1356

Роланд объяснил, что любит Францию и рад послужить королю, а ещё, что он ни разу не участвовал в баталиях, только в ристалищных схватках, и желает проявить себя в настоящем деле. Он не обманывал короля, умолчав лишь о том, что считает себя достойным для совершения великого ратного подвига, приличествующего его духовному подвигу непорочности. Дозволение Его Величество даровал. Даровал Роланду и племяннику лорда Дугласа Робби.

— Ты сдохнуть, что ль, решил? — шипел на Робби дядюшка предыдущей ночью.

— Я решил, что ужинать в замке мне завтра понравится больше, чем в палатке, — ответствовал Роберт.

— Дурь и ничего больше, — сделал вывод Дуглас.

Видя, что ему до Робби не достучаться, лорд Дуглас пришёл на башню поговорить с де Верреком, которого полагал самым большим ослом и самым блестящим рыцарем Франции. К де Верреку Роберт мог прислушаться.

— Робби тебя уважает, восхищается тобой. Растолкуй ему, что долг всякого честного христианина — драться с чёртовыми англичанами, а не нарываться на меч вшивого наваррца.

— Он дал клятву не драться с англичанами. Клятва дана была добровольно, и я не стану уговаривать нарушить её.

— Да к свиньям такие клятвы!

— Нарушить клятву, — терпеливо объяснил де Веррек, — для рыцаря значит обречь себя на адские муки и запятнать честь. Сражаясь же на опускном мосту башни, ваш племянник покроет себя неувядаемой славой.

— В гробу я видал такую славу!

— Монсеньор, если бы я мог убедить вашего родственника поднять меч против англичан, я бы это сделал. Я польщён тем, что он так высоко ставит моё мнение, но поймите — советовать обесчестить ему себя мне не позволяет моя христианская совесть. Это неблагородно.

— Чёрт бы тебя подрал с твоим благородством, рыцарством и Бретейлем! — бурчал лорд Дуглас, спускаясь вниз. Наткнувшись на племянника, ожидавшего сигнала к атаке с четырьмя десятками латников, рявкнул на него, — Олух безмозглый!

Наконец, шкуры были прибиты и политы водой против зажигательных стрел. Начал накрапывать мелкий противный дождик. Воины набились в бефруа, как селёдки в бочку, храбрейшие забрались наверх, чтобы первыми ступить на стену вражеской твердыни. Робби Дуглас был среди них. Он облачился в кольчугу и кожаные доспехи, из пластинчатых оставив лишь наголенники и вомбрас на правом предплечье. Левое закрывал щит с красным сердцем Дугласов.

Клинок он взял старый, с прямой деревянной рукоятью, в которую был вделан ноготь святого Андрея, патрона Шотландии. Меч достался Роберту от другого дяди, сэра Уильяма Дугласа из Лиддсдейла, после того, как с тем покончил лорд Уильям Дуглас в милой семейной ссоре. Роберту ничего не оставалось, как присягнуть на верность победителю. Уговорил его лорд Дуглас просто:

— Ты — мой человек. Если не мой, значит, ничей. Ничей — значит, вне закона. Раз вне закона — значит, я обязан тебя убить. Так чей ты человек?

— Ваш, — вздохнул Робби.

Стоя рядом с Роландом де Верреком на верхушке башни, он размышлял, а правильно ли поступил тогда? Может, стоило сбежать к Томасу Хуктону? Впрочем, теперь было поздно терзаться сомнениями. Он сделал выбор, присягнул дяде и скоро рванётся по шаткому мостику навстречу верной смерти на камнях крепости, которая ничего не значит ни для него, ни для Шотландии. Почему он вызвался в отряд смертников? Пожалуй, ради чести рода. Показать французам, что за бойцы пришли из Шотландии им помочь. Да и вообще это был его первый бой за очень долгое время; бой, в который он шёл с абсолютно чистой совестью.

Часом позже король Франции пустил вперёд арбалетчиков. Восемь сотен стрелков из Генуи и Германии. Каждого сопровождал помощник с большим щитом — павезой, за которым арбалетчик укрывался для перезарядки. Арбалетчики с павезьерами построились по обе стороны от башни, а её в тот же миг вбитыми под колёса сзади шестами страгивали с места.

За башней расположились в две линии латники, цвет французского рыцарства и их бойцы, что последуют за смертниками на стену Бретейля. Ветер хлопал над их головами бесчисленными стягами со львами и крестами, оленями и звёздами, безантами и грифонами. Священники благословляли идущих в бой, заверяя, что Господь возлюбил Францию, что наваррскому отребью уготована преисподняя. Появилось знамя с золотыми лилиями на синем и войско дружным рёвом поприветствовало короля. Он был облачён в полный пластинчатый доспех. На шлеме сверкала корона. Иоанн Французский проскакал вперёд на белом дестриере и повернулся к бойцам. Воинство решило, что король что-то скажет, и притихло. Король, не вымолвив ни слова, поднял руку, и армия взорвалась криками. Были такие, что пали на колени, иные взирали на короля с немым благоговением. Иоанн Добрый, так его называли, ибо он был нерешителен, а нерешительность часто принимают за доброту. Он не отличался воинственным нравом и слишком потакал своим слабостям, но в этот миг рыцари Франции готовы были умереть за него.

— Идти на штурм — только в седле, а как же… — угрюмо прокомментировал лорд Дуглас королевский выезд, — На крепостной стене без лошади никак.