14-я танковая дивизия. 1940-1945

В одну только ночь с 15 на 16 декабря 1949 года в нашем лагере из почти тысячи военнопленных было арестовано 240 товарищей. Из-за якобы совершенных военных преступлений они должны были предстать перед военным трибуналом. Под усиленным конвоем всех их отправили в городскую тюрьму. В конце концов к Рождеству 1949 года в тюрьме оказалось около 300 немецких военнопленных. Сразу после того, как нас доставили в тюрьму, начались допросы. Складывалось впечатление, что все допросы были направлены лишь на то, чтобы найти хоть какой-либо повод для наказания заключенного. Но поскольку еще раньше, в 1945–1946 годах, да и в последующие годы, уже были осуждены все те военнопленные, кто по русским законам совершил какие-либо преступления, на этот раз «урожай» оказался весьма скудным.

Следователи МВД были вынуждены «сконструировать» какие-нибудь преступления, чтобы осудить военнопленного. Они поступали очень просто. Один товарищ, который, будучи пехотным офицером, воевал на Восточном фронте и однажды признался, что со своей воинской частью проходил через Киев, был сразу же обвинен в расстреле трех тысяч евреев в Киеве. И вообще, следователи очень вольно обходились с цифрами, было убито три или пять тысяч — не играло большой роли. Другой военнопленный, который до своего ареста в одном из госпиталей в Чехословакии никогда не видел России, а служил комендантом убежища местной ПВО в Мангейме, был приговорен к пятнадцати годам каторжных работ, «так как, занимаясь тушением пожаров в Мангейме, он активно поддерживал продолжение войны национал-социалистическим руководством страны». Третий, который сражался только на Западном фронте и в 1945 году тоже был арестован в одном из чехословацких госпиталей, был осужден за то, что «будучи храбрым солдатом, поддерживал национал-социалистическое государство и режим». Четвертый, бывший обер-ефрейтор и ездовой одного из тыловых обозов, однажды признался следователю в том, что его лошади паслись на русском лугу; он был осужден за то, что «незаконно брал фураж на российской территории». Всех казначеев можно было сразу признавать виновными, так как можно было легко доказать, что вопреки надлежащей оплате они снабжали свои подразделения с российской территории.

Что касается нашей 14-й танковой дивизии, то один из офицеров штаба дивизии был осужден за то, что он, «входя в командный состав дивизии, несет ответственность за преступления дивизии против мирного русского населения на территории СССР». Доказательством этому служила машинописная копия размером с половину стандартного листа, на которой было напечатано по-русски: «…дивизия, действуя в районе, совершала военные преступления и зверства в отношении мирного советского населения». Подпись (также напечатанная на машинке): «Комиссия Министерства внутренних дел». Вместо точек всякий раз синими чернилами вписывалось название и номер дивизии и соответствующий район.

Все это выглядело как единственная в своем роде шутка, так мы это и воспринимали. Несмотря на сложность ситуации, на неопределенность нашей судьбы и на более чем неутешительное положение, за прошедшие тяжелые годы мы уже настолько привыкли ко всему, что не впали в отчаяние после того, как за нами захлопнулись ворота тюрьмы. Поэтому на допросах и во время судебного разбирательства, на котором якобы присутствовал защитник, мы открыто выразили трибуналу свое мнение о так называемой советской юстиции.

Допросы проходили в период с 20 по 24 декабря 1949 года, а 25 и 26 декабря в качестве «рождественского подарка» от военного трибунала Куйбышевской области под председательством майора юстиции Афонина были оглашены приговоры, о которых уже упоминалось выше. В каждом отдельном случае заседание продолжалось не более пяти минут. Правда, и здесь случались мелкие организационные ошибки, когда гладкий ход процесса сбивался. Например, представший перед трибуналом человек без долгих расспросов получал свой срок, а потом выяснялось, что имелся в виду не он, а тот, кто еще ожидал своей очереди в коридоре перед дверями зала судебных заседаний. В других лагерях происходило и не такое. Мне рассказывали, что во двор выводили группы военнопленных по сто человек и зачитывали коллективный приговор, даже не называя никого по фамилии.

На все попытки исправить очевидные ошибки в ответ звучало, что «все это можно указать позднее в апелляционной жалобе». Но мы с самого начала прекрасно понимали, что все наши апелляционные жалобы окажутся в мусорной корзине.

Даже тогда, когда в отношении нашей 14-й танковой дивизии можно было однозначно доказать, что многие офицеры, входившие в названное здесь «преступным» командование дивизии, теперь занимали высокие посты в так называемой Германской Демократической Республике, например пост «командира пограничной охраны в Тюрингии» или «президента Верховного суда ГДР», нам отвечали, «чтобы мы не занимались фашистской пропагандой». На этом вопрос был закрыт.