14. Женская проза «нулевых»

Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
совершенно один,
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.

Наталья Ключарёва

Наталья Львовна Ключарёва родилась в 1981 году в г. Пермь.

Закончила филологический факультет Ярославского педагогического университета.

Работает в газете «Первое сентября».

Как прозаик дебютировала в 2006 году в журнале «Новый мир».

Роман «Россия: общий вагон» переведен на шесть европейских языков.

Автор книг: «Белые пионеры» (М.: АРГО-Риск, 2006), «Россия: общий вагон» (СПб.: Лимбус пресс, 2008), “SOS” (СПб.: Лимбус пресс, 2009), «Деревня дураков» (М.: Астрель, 2010), «В Африку, куда же еще?» (СПб.: Лимбус пресс, 2010).

В разные годы входила в шорт-листы премий «Дебют», «Заветная мечта» и «Ясная Поляна».

В 2007 году стала лауреатом премии им. Юрия Казакова за рассказ «Год в Раю».

Тихий ужас

В прошлом году весной, а может быть, и раньше – никто не помнил, – в Пролетарскую Свободу перестал ходить трамвай. Древняя дребезжащая «двойка», переползавшая Передовой мост, теперь разворачивалась на том берегу в депо, и район потерял последнюю связь с городом, частью которого считался.

Обитатели четырех черных бараков, подпиравших забор завода, этого события поначалу даже не заметили. Но вслед за трамваем из Пролетарской Свободы пропали еще и рельсы.

Бывший рабочий Лаптев, имевший обыкновение добираться домой ползком, однажды не обнаружил на своем пути привычной преграды. Только две желтоватые полосы уходили за горизонт. Лаптев ощупал пыль около головы и от удивления слегка очнулся.

Через неделю соседи Лаптева, разбуженные непонятным известием, проследовали по маршруту «двойки» до самого моста и лично удостоверились в исчезновении путей. Большого впечатления это, однако, не произвело: через реку давно никто не ездил, за ненадобностью. На площади Труда, где некогда лежало трамвайное кольцо, работал универсальный магазин «Рассвет», рядом на почте получали пенсию; других дел в Пролетарской Свободе вроде как не случалось.

Старик Панкратов в выгоревшей полосатой кепке задержался на месте происшествия дольше всех. Он ковырял концом лыжной палки прогорклые следы шпал, поводил носом и пристально рассматривал чахлые одуванчики на обочине, будто в чем-то их подозревал.

– Проводя исследования грунта, – кряхтел старик, имевший привычку докладывать окружающей среде о своих занятиях.

С тех пор как на крыльце магазина «Рассвет» его уронил бывший рабочий Лаптев, из ушибленной головы старика Панкратова вылетела вся грамматика, кроме деепричастных оборотов.

– Изучая погодные условия, – это старик разглядывал в лупу термометр за кухонным стеклом.

– Принимая воздушные ванны, – выходил на прогулку во двор.

– Совершая закупку продовольствия, – складывал в авоську кирпич серого хлеба в магазине «Рассвет».

Старик Панкратов жил на свете так долго, что мог бы помнить те времена, когда Пролетарская Свобода называлась Горшечной Слободой, а вместо четырех скученных бараков карабкались по берегу вразнобой отдельные избы.

Однако давным-давно, еще до закрытия кирпичного завода, на котором проработал всю жизнь, старик Панкратов впал в стыдливое недоумение по поводу своего долголетия. И чтобы не досаждать соседям, перестал предаваться воспоминаниям не только вслух, но и про себя.

Вскоре после пропажи рельсов старик Панкратов вышел погулять, сделал несколько шагов по солнцепеку и вдруг ощутил в своей привычной слабости долгожданную окончательность. Черная стена барака плавно поплыла в небо, он упал в утыканную окурками песочницу, в которой уже много лет не водилось детей.

Мимо из магазина шли недобрый человек Кадык и потомственный безработный Коля Корова.

– Что, Домкратов, – осклабился Кадык, не упускавший случая над кем-нибудь поглумиться, – впадая в детство, играя в песочек?

– Это он загорает, – вступился белобрысый Корова. – Как на пляже, да, дед?

Старик Панкратов с трудом сфокусировал взгляд на двух сутулых фигурах и неожиданно четко выговорил:

– Умираю.

Все беспризорные деепричастия, когда-либо выпущенные им в неподвижный воздух Пролетарской Свободы, зацепились за это главное слово, как вагоны за паровоз, и фраза длиною в несколько лет наконец завершилась.

От поминок первым отошел недобрый человек Кадык. Свалив с себя тяжелую, как бревно, руку бывшего рабочего Лаптева, храпевшего рядом на полу, он на четвереньках выбрался в коридор, погрузил лицо в ведро с водой и всосал почти половину.

Потом, по-прежнему не решаясь принять вертикальное положение, спустился по деревянной лестнице вниз и на пороге уткнулся лбом в худые женские колени, прикрытые трепетной заграничной тканью. Таких тряпок, а тем более таких ног в Пролетарской Свободе отродясь не бывало.