15 000 душ

«С этим не сравнится по красоте даже стая пыхтунов, дельфинов или этих, как их там, блестящих мокрых китов», — подумал Клокман.

Дорожная развязка была похожа на кастрюлю с макаронами, политыми томатным соусом.

Клокман был по-своему прав: красное марево над крышами автомобилей! — А уж о людях, которые высовывались из этих машин, и говорить нечего. Сколько их тут было: высоких, низкорослых, среднего роста, толстых, худых, — и не счесть. Один свесился из окна, выпростав волосатые лапы. Они роились как пчелы, как только что вылупившиеся комары, копошились как жуки-рогачи, — все эти крылатые и ползучие твари! Курицы! Кошки! Удавы! А наш Клокман был в самой гуще.

Он не мог отдышаться. Ему было тесно в своей куртке.

Непоколебимой громадой застыли корпуса и башни торгового центра, похожего на доброго исполина, со страшной силой всасывающего в себя все и вся, на какую-то жуткую мамашу с руками и ляжками из бетона, с пастью из хромированных балок; здание, величиной почти с небольшой город, высотой в пять этажей, с полосами поблескивающих окон, купающихся в утреннем воздухе. Как прекрасен был отважный порыв тянущихся ввысь пожарных лестниц и электропроводов. И как торжественно трепетали флаги на мачтах, раздуваясь на ветру словно паруса, рвущиеся прямиком в открытое море, чтобы разнести свою весть во все пределы.

Простите, нас занесло: но разве можно найти что-то красивее города, когда он просыпается поутру, а вместе с ним просыпаются тысячи и тысячи носов и носиков, ушей и глаз и кончиков пальцев?! Все органы и конечности! Водопад волос, голая кожа! — Это пора невыразимой любви, которая, наверное, осуждена на вечное безмолвие. Ведь в мире так мало любви.

А потом урчат сливные бачки и сточные трубы! Пышут жаром газовые колонки в ванных. Целый всемирный потоп несется вниз по водопроводным трубам. В душевых кабинах. Потом разражаются ревом и рычанием кухонные плиты — как тысячи медведей! Дрессированных медведей! Все клокочет и ходит ходуном. Из кастрюль извергаются вулканы. Бьют ввысь фонтаны снеди. Тысячи кастрюль! — А потом начинается парад тканей, красивее и в сказках не бывает: все эти чулки и блузки, рубашки и костюмы! А ноги — залюбуешься! — Ежедневный праздник жизни — право, тут не на что жаловаться.

По улице перед торговым центром гулял прохладный, острый как лезвие ветер, мужчины подняли воротники курток, а женщины придерживали раздувающиеся колоколом юбки. Впереди был прекрасный день! С полей, простиравшихся за шоссе, ветер взметнул вверх старые газеты и бумажные стаканчики. Или это были птицы, которых дернули вверх за веревочки? — Ветер взъерошил волосы Клокмана и смахнул одну прядь ему на глаза.

В центре громадного главного зала, где сегодня намечалось представление, был установлен средних размеров подиум, выкрашенный в красный, кроваво-красный цвет. Еще издали Клокман заприметил тощую, иссиня-серую фигуру директора: в тот же миг он воздел жилистые руки; испугался или хотел показать какому-то гигантскому оркестру, что пора вступать? — Зал было непросто охватить взглядом: справа и слева возвышались трибуны для зрителей, с балюстрадами, затянутыми для безопасности хромированными решетками, все было забито битком — толпились даже в проходах и нишах — залито светом сотен ламп и прожекторов и наполнено тем глухим гулом, какой обычно порождает затаенное и, так сказать, скованное оживление: зрители уже собрались! — Множество зрителей — Клокман отметил это с удовольствием, хотя и почувствовал скуку, слишком уж он к этому привык.

Директор приветливо ему кивнул, мало того, он даже улыбнулся, и глаза его блестели, насколько это можно было увидеть сквозь стекла очков. Он протискивался в толпе. Зрители обступили подиум. Пожимая руку Клокману, он прокричал: «Вон тот, справа от подиума, коротышка — это наш человек!» — Тут он взял себя за горло, схватился рукой за свою морщинистую шею: «Думаю, он сдюжит! Должен! Черт побери, он просто обязан!»

Клокман кивнул. — Сейчас даже на щеках директора играл веселый утренний румянец. Только губы были серые и подрагивали. От духоты! Надо бы увлажнить воздух.

Их разговор прервали — секретарша. Декольтированное платье и ожерелье. Клокман пригладил волосы. Солидные мужчины — соответствующий эскорт! Настоящий цветник! Улыбка напоследок, секретарша исчезла в толпе.

Облака пота.

Все шло полным ходом! Директор размахивал руками. Все тут варились в одном котле! Теснота. Вздымались шляпы. Испарина. Рокот. Ужасная давка! Кто тут отвечает за порядок? Ага! — А вот и он, гляди-ка: герой дня!

Мы не собираемся разбираться, в какой мере сами герои являются жертвами. Иначе мы перевернули бы все вверх дном. Тогда о чем это мы? Кто хочет славы, должен пострадать. Остальные страдают безвозмездно.