150 моих трупов

Для себя я предположил, что это наш доктор. Тем более явно тучная комплекция неизвестного мне фактически не оставила возможностей для сомнения. Войдя, я понял, что не ошибся.

Врач сидел рядом с телом своей женщины и издавал какие-то сдавленные звуки. Нет, он не плакал: хныкал. Впрочем, подобным образом иные механоиды хихикают. Однозначно понять со спины непросто. Услышав меня, врач вскочил на ноги. Глаза его мне красными не показалась, а вот кожа на лице воспалилась нервными пятнами. Запоздало я вспомнил, что мы не дали ему ни минуты побыть наедине с телом погибшей.

– Всё в порядке, – успокоил я его, – я обязан находиться в помещении, но мешать вам не стану.

– Знаете, – признался он мне, и в его голосе мне послышалась благодарность за то, что я заговорил с ним, – мне казалось, что всё будет хорошо. Хотя… как может быть что-то хорошо, когда она умерла, я… как-то не задумывался. Гнал от себя все эти мысли…

В мои обязанности входило обратить его внимание на сложность сложившегося положения:

– Вы должны понять – эмбрион не сможет развиваться нормально. Через неделю или две беременность всё равно замрёт. Вы потратите большие деньги на поддержание обмена веществ в этом теле зря.

– Я понимаю, – кивнул он и утёр слёзы. Те мелко и бойко потекли из маленьких глазок. – Но что же мне делать? Так и бросить всё?

Подталкивать его к решению, даже если оно казалось мне правильным, я не мог.

– Это только вам решать.

Толстый врач сел. Он помолчал немного, а потом спросил меня:

– А вы ненавидите Шата?

– Нет, – ответил я, не понимая, к чему он клонит.

– Но почему вы его не ненавидите? Ведь он… солдат. Он разрушает то, что вы создаёте.

– Я ничего не создаю. Каждый делает свою работу.

Смысл его слов казался мне искренне непонятен настолько же, насколько он представлялся очевидным для моего собеседника.

Он надавил:

– Нет. Вы создаёте. Вы везёте ликру в будущие города. В далёкие города. А потом заводы и предприятия воюют между собой, и города гибнут. Те, в чьих венах течёт ваша ликра. Как этот ребёнок, целые города, ещё не родившись, оказываются обречены.

Я посмотрел на труп его женщины. На запястье остался браслет-загадайка. Такие плетут на последний день лета, делая на кисточках по краям узелки по одному на желание, носят всю зиму, а потом, к весне, сжигают на праздник. Сколько узелков не оборвалось, дотерпело всю зиму до весны, столько желаний и сбудется.

– Такова судьба, – ответил я.

Врач помолчал немного, а затем возобновил беседу, видимо для того, чтобы отвлечь себя от мыслей о смерти:

– А что вы думаете о Лабиринте? Я слышал странствующего проповедника однажды – он говорил, что Сотворитель возвращает из Лабиринта некоторые души назад, в мир. Как вы думаете, верно ли это?

– Мне этого бы не хотелось, – ответил я сухо.

– Почему?

– Потому что жизнь должна быть одна, – мои слова его странным образом успокоили.

Он, продолжая накладывать себе порцию пустых размышлений, задумался вслух:

– И всё-таки как жаль, что нельзя снова вернуться в детство. Окунуться в ту ясную пору, где все твои беды могут утолиться добрым взглядом мастера и сладким печеньем на ночь…

– Не думаю, что кто-то мог бы желать вернуться в детство, – произнёс я.

– Как странно вы сейчас это сказали.

Мне пришлось пояснить:

– Я не думаю, что кто-то мог бы желать по своей воле снова оказаться в таком зависимом и бессильном положении. Не иметь возможности и средств решать за себя. Не иметь голоса. Как ни плохо сейчас, я волен делать свой выбор и никто не посмеет оспорить его.

– Никто здесь не защитит вас. Меня и моего сотрудника защищаете вы, а вас, – он шмыгнул носом, – никто.

– Беззащитным быть лучше, чем подневольным, – тихо подытожил я.

– Вы… философ, господин Риррит. Что ж, меня ждёт моя пациентка. Я не перестаю думать о том, что мог бы больше ей помочь, выучись я на другую специализацию, ведь я выбрал ту, что приносит больше денег… Я думал, что если у меня будут деньги, то это, само собой, поможет решать другие проблемы, и, случись что, я смогу просто нанять специалистов… Но вот я нанял вас.

Я промолчал, понимая, что не должен сейчас его утешать, и действительно: мужчина встал и направился к выходу. Поравнявшись со мной, он тепло меня поблагодарил. Но от его благодарности на душе мне стало неприятно. Словно бы я врал ему. Или словно бы он мне врал.

Оставшись один, я обошёл груз вокруг. Посмотрел на девушку с рыжими волосами. Она показалась мне закрытой коробкой. Со всякой всячиной. Сейчас бездействующей. Но какая-то скрытая пружина уже взведена внутри. И нужно открыть.

Я коснулся её лица. Чуть сбоку, внизу подбородка. Поправил волосы у лба.

Снял с себя грязную куртку. Проверил шкафчики персонала. Нашёл там здешнюю спецовку и переоделся. Сел на лавку. Снял перчатки. Поглядел на руки.