Читаем 151 стихотворение полностью

151 стихотворение

Стихи разных лет

Нина Искренко

Поэзия18+

Избранное

Девин, кельтский замок в Чехословакии, октябрь, ветреный день


ты будешь здесь ты будешь здесь

я буду там ты будешь здесь

я буду здесь ты будешь там

там будет здесь я будет ты

здесь Девин старый на ветру

и старый камень на ветру

брезент надутый на ветру

и просто старый на ветру

и просто ветер на ветру

у старой тряпки на виду

и это все любовь к труду

искусство помнить и дышать

я буду здесь дышать в трубу

ты будешь пробовать дышать

я буду пробовать лежать

искусство требует любви

ты будешь требовать любви

я буду требовать трубу

нас будет требовать вахтер

уйди не стой не падай вниз

я буду падать только вверх

как ветер требует любви

и бьет ногами в барабан

непромокаемую ночь

непромокаемой любви

ты будешь старый барабан

и пива полный барабан

и ветра полные штаны

и полумертвые огни

непререкаемой реки

и скот в болотных сапогах

но он совсем как человек

но он совсем как новый ты

как Скотт в заляпанном пальто

он зажигает мертвый свет

в ночном болоте на ветру

и ветер ищет где любовь

и рыба ищет где вода

и ты совсем как человек

и Скотт хороший человек

и я совсем

как дважды два


13.10.91

фонарь за окном старается не быть звездой...


фонарь за окном старается не быть звездой

но это ему плохо удается

что-то трепыхается и бьется

в стеклянной сплющенной груди

полуприкрытой


вечерней

чуть рваной и колеблющейся

от изнеможения листвой что-то стонет

и вздыхает от избытка эмоций

ОТДАЙ ОТДАЙ


динамик на кухне тужится меня разлюбить

вопрошает надменно

зачем это я хожу вокруг каких-то затхлых прудов

с сорванной временем розой юности

в оставшихся зубах красный квадратный петух

ну что ему возразить?


зеркало в ванной старается не быть личностью

покорно сносит любые плевки царапины

и отпечатки нечистых пальцев

кто ни пялится всех заключит

в своем не дрожащем от ревности сердце

будь ты хоть гладиатором хоть шлангом

хоть горбатенькой пудреницей

или обыденной бесконечностью


только пыль под диваном

ведет себя как человек

не ерзает не подмигивает

не сочиняет баек про лучшую

от сотворения мира жизнь —

миражи и женьшеневый сок

растворенный в снегу клавесин

и сентябрьский сухой от слез черновик

ничего этого нет на последнем

из захваченных ею рубежей

нет и не было

и быть не могло думает тихая пыль

с негативностью откровенной

порожденной аналитическим складом ума

и неплотно прикрытой дверью

ее драма в том что все соглашаются с ней

но никто ей по-настоящему не верит

никто — ни фонарь за окном

ни радио на кухне

ни зеркало в ванной


5-8.7.91

сидит человек на бульваре…


сидит человек на бульваре

собака бежит по бульвару

а за собакой другой человек по бульвару идёт

деревья стоят на бульваре

степенные старые с твёрдой корой

деревья которые собственно и составляют бульвар

а рядом с бульваром проходит трамвай

и я вот иду по бульвару

а ты не идёшь по бульвару

ты спишь после встречи на Эльбе

ты спишь или пляшешь на сцене

Большого театра в балете Жизель

а может не спишь

а всю ночь проектируешь новый дизайн или дизель

а может быть ты по другому бульвару идёшь

с подругой сидишь на коленях

стоишь наклонившись над другом твоим

он пьяный твой друг и ему хорошо

ему хорошо но не очень

тошнит его тут на бульваре

тошнит в темноте под скамейку

на тёмный исчерченный мелом асфальт

хороший асфальт на бульваре

недавно совсем положили

просто приятно ты знаешь идти

идти в темноте по бульвару

и видеть горящие окна домов и строений

наверно тут можно и хлеба купить

ну хлеба положим навряд ли

тут купишь с бульвара свернув

ведь хлеб и вода категории не бытовые

а лишь ускользающие за пределы сознанья

модели и формы реальности тупоголовой

и в руки они не даются — ни хлеб ни вода

они отрицают с улыбкой свою нарративность

аморфною дымкой скользя

герменируя сквозь опредмеченный воздух

абстрактным соитьем стесняя вечерний бульвар

они не конкретны

и не когерентны как эта влюблённая пара

сцепившая члены свои

в эпицентре ночного бульвара

собравшая силы свои

для упорного и животворного

в первооснове бесценной труда

созревая как хлеб и вода

в обоюдопрозрачном свеченье ночного бульвара

лёгким паром врываясь в его утомленные поры

преломляясь над хлебом его и водой

и только один Грибоедов дурак молодой

стоит на бульварном бульваре

бульварных романов герой

стоит наступая на каменный плащ

изощрённой в сарказме ногой

стоит понимаешь ли

строит тут из себя

командора


9.09.90

Охота жить…


Охота жить

как всякая охота

напоминает выстрел из кустов

Привычка ждать

как всякая привычка

вредна пока не скажешь себе вслух

чётко и однозначно — всё, хватит

Спичка

пока не чиркнет

тоже небось

воображает о себе Бог знает что

Буква ходит в девушках

слово в дедушках

а бамбук в дирижёрах

Но и у них всё как-то не клеится

То кураж не жарок

то шорох не хорош

А я вот скажу тебе

птичка моя археоптерикс

Ты и полетишь


27.11.90

он обнимает меня…


он обнимает меня он меня обнимает

он обнимает меня и обняв засыпает

он засыпает и спит и проснувшись опять обнимает

скажет два слова и спит — мимо комар пролетает

мимо комар пролетает как будто гуляет бесцельно

в самое ухо жужжа и к лицу приближаясь нахально

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза
Собрание сочинений. Том 2. Мифы
Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. Во второй том собрания «Мифы» вошли разножанровые произведения Генриха Сапгира, апеллирующие к мифологическому сознанию читателя: от традиционных античных и библейских сюжетов, решительно переосмысленных поэтом до творимой на наших глазах мифологизации обыденной жизни московской богемы 1960–1990‐х.

Генрих Вениаминович Сапгир , Юрий Борисович Орлицкий

Поэзия / Русская классическая проза
Страна Муравия (поэма и стихотворения)
Страна Муравия (поэма и стихотворения)

Твардовский обладал абсолютным гражданским слухом и художественными возможностями отобразить свою эпоху в литературе. Он прошел путь от человека, полностью доверявшего существующему строю, до поэта, который не мог мириться с разрушительными тенденциями в обществе.В книгу входят поэма "Страна Муравия"(1934 — 1936), после выхода которой к Твардовскому пришла слава, и стихотворения из цикла "Сельская хроника", тематически примыкающие к поэме, а также статья А. Твардовского "О "Стране Муравии". Поэма посвящена коллективизации, сложному пути крестьянина к новому укладу жизни. Муравия представляется страной мужицкого, хуторского собственнического счастья в противоположность колхозу, где человек, будто бы, лишен "независимости", "самостоятельности", где "всех стригут под один гребешок", как это внушали среднему крестьянину в первые годы коллективизации враждебные ей люди кулаки и подкулачники. В центре поэмы — рядовой крестьянин Никита Моргунок. В нем глубока и сильна любовь к труду, к родной земле, но в то же время он еще в тисках собственнических предрассудков — он стремится стать самостоятельным «хозяином», его еще пугает колхозная жизнь, он боится потерять нажитое тяжелым трудом немудреное свое благополучие. Возвращение Моргунка, убедившегося на фактах новой действительности, что нет и не может быть хорошей жизни вне колхоза, придало наименованию "Страна Муравия" уже новый смысл — Муравия как та "страна", та колхозная счастливая жизнь, которую герой обретает в результате своих поисков.

Александр Трифонович Твардовский

Поэзия / Поэзия / Стихи и поэзия