160 страниц из солдатского дневника

Взял из коробки в бронетранспортере две бутылки, отдышался и прикидываю глазом. Обратную стометровку надо бежать иначе. Немцы теперь ждут меня. А где они меня ждут? Где наши двое легли? Во-о-н они, почти у самой траншеи. Значит, и меня в том месте сшибут. Соображай, Мансур!.. Сообразил. «Ну, пора!» командую себе и рванулся по прямой к тем двум трупам наших солдат — они сейчас мой конечный финиш!.. Достигаю роковой зоны — пули уже упиваются впереди меня в землю — и падаю в ногах у трупов, как сраженный. Обмяк. Расслабился, даже веками не шевелю, веки остались полуоткрытые, как упал, так и лежу.

Рядом с моим носом по ботинку убитого нашего солдата ползет букашка. Ползет себе по своим делам букашка и не понимает, что здесь война и что, может быть, еще один человек, на которого она смотрит и не видит, сейчас перестанет жить…

Ну, поверил уже фриц, что я мертвый? Убрал палец с гашетки? Отвернулся?.. Как стальная пружина, взвиваюсь и в три прыжка — живой и невредимый сваливаюсь в нашу траншею. Пулемет застрочил, да поздно…

Где же моя компания? Нету! Одна колбаса трофейная валяется… Оказалось потом, хлопцев я тоже убедил, что лежу там мертвый на нейтралке. Все же заела совесть, что по их вине зазря погиб молоденький комсорг, не до угощения стало!

На другой день хлопцы смеялись надо мной, что я петлял и прыгал к бронетранспортеру как заяц (над живым можно посмеяться), но и хвалили за хитрость, к которой я прибег на обратном пути. Молниеносно разнесли по батальону, что «комсорг наш не трусливый». Ну и со всеми вытекающими…

Вообще же к шнапсу, как и ко всякому другому алкоголю, я равнодушен. Это еще с детства. Пацанами мы часто забегали на шахтный двор, где было «кладбище пьяниц». Могилы с настоящими крестами, пустыми бутылками… Колышек с доской, на которой фамилия пьяницы. Сюда приходили старые и малые, чтобы посмотреть на спектакль «живгазеты», изображающий в лицах похороны пьяницы-шахтера.

А спектакли были и в самом деле интересными. Играет духовой оркестр похоронную, несут гроб «с телом покойного», крест.

В яму опускают гроб. Говорят смешные речи… Засыпают яму землей… Пьянице нигде потом проходу не будет… А в результате шахтер уже не пьет, и его «могилу» теперь уберут…

Наверно, я очень восприимчивый к пропаганде человек. Та «живгазета» меня уберегла от распространенной пагубы. Но самую впечатляющую и доказательную «живгазету» довелось мне увидеть и пережить на фронте, когда мы взяли местечко Червоный Прапор со спиртоводочным заводом…

Еще до атаки солдаты перемигивались и пересмеивались, шутили: мол, непременно завод этот отобьем, только, чур, без артподготовки… Зачем лишний гром-погром…

После артналета полк поднялся в атаку. Фашисты оставили Червоный Прапор, и мы вошли в поселок и на территорию завода.

Спирту было много всякого: очищенный и неочищенный, в бутылках и в бочках, в цистернах небольших и в цистернах на рельсовом ходу… Что каждый налил в свою фляжку про запас, про это и разговору нет. Но сколько ни убеждай иного, что немцы, к примеру, могли отравить спирт, у него, видно, и в голове не умещается: как же это можно отбить у немцев спирто-водочный завод и не напиться. Такой вариант ему кажется противоестественным. Вот же проклятый добровольный самогипноз!

Словом, нам было приказано выйти из границ поселка с заводом и окопаться.

Не знаю, как в других батальонах, а у нас многие успели все же «подмочиться». Даже некоторые командиры взводов соблазнились. Начала вспыхивать перебранка. Кто-то кричит: «Я сотню фрицев уничтожил, я никого не боюсь!», кто-то хватается за оружие… Видимо, это и входило в замысел противника. Тридцать фашистских танков с огнеметными установками на борту на предельной скорости устремились к нам…

Это тяжело вспоминать. Трезвому да на устойчивых ногах, можно и сориентироваться и сманеврировать. Многие замечательные, геройски воевавшие люди погибли в липучем огне огнеметов… Унизительней всего было то обстоятельство, что фашисты, очевидно, и не сомневались в успехе задуманного, когда отступали из Червоного Прапора.

* * *

Ждем свежие силы из пополнения, так как наш личный состав очень реденький: в ротах не более как по пятнадцать-двадцать человек. А фашистские артиллеристы постоянно беспокоят своим огнем. Гады, бьют так, будто видят нас!

Оказалось, что направляет их огонь фашистский самолет-корректировщик «горбач». Это мы его так назвали за то, что он и в самом деле «горбатый». Самолет одномоторный, сильно бронированный и очень тихоходный. Зависнет над нашими позициями и наблюдает «перелет» или «недолет» снарядов.