1612 год

— Польские послы приема у твоей милости требуют! — подал голос Воротынский, приставленный к посольскому двору.

— Вот как! «Требуют»! — насмешливо повторил Шуйский.

— Особенно Гонсевский шумит, — не унимался Воротынский. — В неблагодарности тебя уличает. Деи, если б не он, не царствовать тебе.

Маржере почувствовал, как налились жаром его смуглые щеки. «Неужто Гонсевский проболтался?» — мелькнуло в голове. Тем не менее, внешне невозмутимый, он с напряжением ждал, что ответит Шуйский. Тот, однако, ничуть не смутился и даже гнева не проявил, лишь покачал головой:

— За дерзость такую, хоть и посол, смертной казни достоин. Но не в наших планах сейчас с Жигимонтом, королем Польским, в раздор вступать. Чести видеть государя посолишка недостоин. Примите его вы, думные бояре. Только не сразу, погодить надо. Да выскажите ему все вины польского государя за то, что самозванца к нам послал и войско свое дал!

Шуйский в сердцах ударил об пол посохом, а потом, не скрывая злой насмешки, добавил:

— Что касается благодарности, которую хочет этот холоп, так пусть спасибо скажет, что в ту ночь сам жив остался…

Бояре одобрительно закивали горлатными шапками, однако Воротынский возразил:

— Жигимонт обиду своим послам не простит, войско свое на нас пошлет. До того ли сейчас нам…

— Жигимонт пусть сначала со своими дворянами справится, что мечи на него подняли, — парировал Шуйский. — А послов его мы из Москвы не выпустим, пока королишка не подтвердит прежние условия перемирия, что заключил с ним царь Борис.

— Истинно молвит государь, — внушительно произнес Василий Голицын. — Пущай послы подольше побудут у нас в гостях, да и другие знатные вельможи тоже. Глядишь, охолонут, не будут болтать, деи, самозванец вовсе не Гришка Отрепьев, а истинный царевич! Нам сейчас такие разговоры на Литве ни к чему.

Шуйский милостиво улыбнулся в знак полного согласия с самым влиятельным из заговорщиков и, не желая продолжать разговор на столь скользкую тему, пригласил думных отобедать с ним. В столовой избе, где стены еще помнили пиры Годунова, государю прислуживал новый, назначенный им кравчий — Иван Черкасский, который то и дело наполнял блюда, стоявшие перед Василием.

Размягший от великолепного меда, доставленного во дворец из погребов Шуйского, старик Мстиславский воскликнул:

— Пора тебе, царь-государь, о наследнике подумать. А то, глядишь, боярышня Буйносова, которую тебе в невесты самозванец определил, в девках пересидит. Поди, ей пятнадцать уже минуло?

— Сейчас — не могу! — благостно вздохнул Шуйский, облизнувшись как кот на сметану. — Ведь царице, — он сделал ударение на слове «царица», — по чину отдельные хоромы требуются. А дело это — не скорое…

— Почто так? — не удержался от ехидства Татищев, обсасывающий лебяжье крылышко. — Вон Гришка Отрепьев для себя и своей крали мене чем за полгода хоромы отгрохал.

— Потому что казна государская — пуста! — с надрывом воскликнул Шуйский и даже прослезился. — Расстрига нас по миру пустил. После брачной ночи своей потаскухе на радостях пятьдесят тысяч отвалил. А сколько раздал тестю и прочим сродственникам — не счесть.

— Так отобрать немедля! — не унимался Татищев.

— Силой негоже, — возразил Шуйский. — Пусть сами вернут. Ты, Татищев, завтра и пойдешь к Марине, а потом к ее родителю и скажешь, что не отпустим ее к отцу, пока все до копейки не возвернут.

Когда после обеда бояре чинно отправились по домам, чтобы соснуть до вечера, Шуйский велел Маржере следовать за собой в опочивальню. Дав постельному слуге знак, чтоб подождал со сниманием с него многочисленных одежд, государь обратился к начальнику стражи:

— Доволен, что оставил тебя при дворце?

Жак склонился, бормоча слова благодарности.

— Ладно, ладно! Будешь верно служить, милостью не оставлю.

Маржере, осмелев, не удержался:

— По-моему, я вправе ждать государевой милости после той ночи.

— Той ночи? — покраснел от досады скупой Шуйский. — А разве я тебе что-нибудь обещал?

— Гонсевский обещал…

«Наследный принц» гнусно захихикал, ощеря гнилые зубы:

— Так пусть тебе Гонсевский и платит. Если сможет.

Маржере понял, что вознаграждения ему не видать как своих ушей, и поклонился, чтобы побыстрей ретироваться.

— Погоди, — остановил его Шуйский. — Завтра пойдешь с Татищевым к Мнишекам. Дьяк не силен в посольской науке, может нагрубить и все испортить. Будешь вести переговоры как переводчик. Переводи не все, что он будет говорить, особенно если ругаться будет! Главное, добейся, чтобы Мнишеки вернули все подарки в государеву казну. Вот тогда можешь рассчитывать на мою милость, в том тебе мое слово.

Маржере очень засомневался в слове Шуйского, тем не менее, расправив грудь, изъявил готовность исполнить монаршью волю.