17 мгновений рейхсфюрера — попаданец в Гиммлера (огрызок)

— Борман отравил не только фюрера, но и меня, — заявил я, — И от яда у меня провалы в памяти. Я тебя не помню, партайгеноссе. Кто ты такой?

«Партайгеноссе» опешил, даже не осилил ничего ответить.

— Батюшка, это же рейхсминистр Шпеер, — подсказала мне дочка.

А вот это толковая девчушка, может быть полезной. Вроде и вид у неё самый перепуганный из всех, а с другой стороны, она единственная смогла сказать мне хоть что-то внятное.

А покойный Борман тем временем, помнится, и правда говорил мне, что сюда едут Геббельс, Геринг и Шпеер. Вот этих вождей Рейха я и должен уничтожить в первую очередь. И желательно быстро, а еще желательнее — одним махом. Чтобы ни у кого не было времени задаться вопросом Шпеера — а какого дьявола я, собственно, творю.

Надо действовать оперативно: пока в стране безвластие, пока Гитлер не оклемался.

— Простите, мой друг, — я заговорил уже мягче, обращаясь к Шпееру, — Но у меня и правда провалы в памяти. От еврейского яда, которым траванул меня и фюрера Борман. Но теперь я вас припомнил. А где Геббельс и Геринг?

Шпеер глядел на меня недоверчиво. И испуганно. Он понимал, что с рейхсфюрером что-то не так, они все понимали. Нацистские бонзы все-таки не идиоты.

Но не ответить мне Шпеер не решился.

— Геббельс уже должен быть здесь, — пожал плечами Шпеер, — А Геринг поехал на аэродром Темпельхоф, как только узнал о мятеже. Он собирается бомбить мятежников с воздуха.

— Разумная идея, — согласился я, — А вот ваше прибытие сюда — неразумно. Думаете, мне неизвестно, что вы в заговоре с Борманом, Шпеер? Мне это известно. Борман сам мне признался! Вы отравили фюрера и меня, чтобы заключить мир с большевиками!

Это было отчасти правдой, мир с СССР Борман и правда планировал. Потому я об этом и упомянул, ведь когда врешь — лучше всегда вставить в свою ложь кусочек правды, пусть даже самый маленький. Так ложь лучше усваивается.

— Рейхсфюрер… — начал было Шпеер.

Он был так перепуган, что у него даже стало на штанах расплываться мокрое пятно. Шпеер самым натуральным образом напрудил себе в штаны от ужаса.

А я уже достал пистолет, снял с предохранителя и прицелился…

Шпеер поднял руки, не так, как будто сдавался, а как будто пытался ладошками защититься от выстрела. Но выстрелы грянули — первую пулю я всадил Шпееру в грудь, вторую — в голову.

Итого: двух вождей Рейха уже нет в живых. Неплохо для первого дня попаданства.

Моя жена завизжала, глянув на неё, я понял, что у женщины все лицо заляпано кровью Шпеера. Сам Шпеер уже валялся на полу, мертвый.

— Мама! — девочка бросилась к матери.

А вот паренек застыл на месте, не веря своим глазам, моего сына парализовало от растерянности.

Нет, этот сынок Гиммлера точно никуда не годится. Как и его мамаша. Дочка — самая толковая.

Я уже вошел во вкус, Шпеера убить было гораздо проще, чем Бормана. Видимо, к убийствам можно привыкнуть, как и ко всему остальному. Главное тут: не увлекаться, чтобы самому ненароком не стать отморозком и нацистом.

Я приказал моим эсесовцам, тащившим Бормана:

— И Шпеера! Шпеера тоже убрать. Позовите санитаров, пусть они займутся. Это же проклятая больница, тут должны быть санитары. Если не найдете санитаров, позовите шутц-полицаев с улицы. А сами — охранять меня и мою семью! Тут повсюду враги Рейха, они везде. Судьба Германии зависит от нашей решимости, мои верные ᛋᛋ!

Вот сейчас я уже орал и рвал глотку, как сам Гитлер. И это было странно. Но и объяснимо.

Тихоня Гиммлер явно в душе завидовал Гитлеру. Он хотел быть таким же харизматичным и крутым, как его фюрер. Но не мог, ему душка никогда не хватало. Теперь же я попал в тело Гиммлера и получил часть сознания Гиммлера — и начал открыто подражать Гитлеру, как об этом мечтал Гиммлер. Такая вот психологическая загогулина. И не буду скрывать: чем дальше, тем больше удовольствия я получал от происходящего.

Пусть даже я скоро умру, но какой-никакой ущерб Рейху я уже нанес. А если продержусь еще полчасика — то нанесу фашисткой Германии ущерб непоправимый.

Я схватил дочку за руку:

— Пойдем со мной. Ты нужна отцу.

Дочка не сопротивлялась, зато её мамаша заверещала:

— Генрих, ты сошел с ума!

Но мои эсэсовцы уже были рядом, они нежно отстранили от меня жену Гиммлера.

Я же затащил дочку в пустую больничную палату и закрыл за нами дверь. Девочка глядела на меня с подозрением, но вроде без ужаса.

— Папа, ты правда сошел с ума? Маме нужна помощь, ты напугал её, — заметила девочка.

Спокойно и вроде даже строго. Ну тут понятно — дочка у Гиммлера, видимо, и правда любимчик. По крайней мере, она пока что была единственной, кто позволял себе укорять самого рейсхфюрера ᛋᛋ.

— О маме позаботятся, — заверил я дочурку, — Тут наша мама в безопасности. И ты тоже.

— Папа, ты ведешь себя странно. Ты что, устроил государственный переворот?

Ну конечно. Ребенок — не Борман, ребенка так легко не обманешь, ребенок сразу видит правду. Пусть она даже уже не совсем ребенок, ей явно около пятнадцати — почти взрослая женщина.

— Папа! Ты убил человека!