17 мгновений рейхсфюрера – попаданец в Гиммлера (СИ)

После двух месяцев учебки Ганс Шваб оказался в 18 армии, входившей в группу сухопутных войск «Норд». Была поставлена задача взять Ленинград, по крайней мере так все тогда думали. Ганс был зачислен в штурмовики — в состав Panzergrenadier-Division, моторизированный полк, мотоциклетный взвод. При распределении учитывали личные таланты призывников, а мотоцикл Ганс водил с детства, он научился этому еще на отцовской ферме.

Первый бой — в сентябре 1941, за город Пушкин под Ленинградом. Вот тогда Ганс проказал себя, именно тогда он получил звание обер-ефрейтора и в придачу железный крест 2-го класса… Крест и сейчас был к приколот к мундиру Ганса, вот только вспоминать о том, за что он его получил, Шваб не любил. Он успел повидать много горя и боли на этой войне, и он не бежал от себя самого, как делали многие, он всё помнил. Всё, кроме того, за что его собственно наградили. Вот это Шваб хотел бы искренне забыть, просто стереть из памяти. Это было даже не столько страшно, сколько слишком дико и странно.

Пушкин был взят за час или два, а вот после этого наступать дальше штурмовикам оказалось некуда. На Ленинград они не пошли, фюрер счел необходимым просто блокировать город. Так что дивизионные танки куда-то перебросили, а Ганса со всем его полком оставили стоять в Пушкине.

Ганс тогда полагал, что ему повезло, даже умудрился съездить летом 1942 в отпуск домой. Война была рядом каждый день, большевики утюжили Пушкин артиллерией, однако Шваба Бог миловал.

Счастье резко кончилось в январе 1943, когда большевики решили пробить путь к Ленинграду и пошли в наступление. Испанские добровольцы и ?? оказались блокированы врагом возле Колпино, полк Шваба отправили их выручать. На этот раз никакой легкой победы и никакого железного креста для Шваба уже не было. Возле какой-то разбомбленной в крошево железнодорожной станции (Ганс до сих пор не знал её названия, да и знать не хотел) мотоцикл Шваба развалило в результате попадания снаряда. Он даже не успел доехать, куда приказано, под Колпино творился настоящий ад. Пулеметчик погиб сразу, а Ганса контузило, он час провалялся в русских снегах, на тридцатиградусном морозе.

Результат — отправка в Псковский госпиталь. Впрочем, отмороженные ухо и палец Гансу врачи отрезали еще в санитарном поезде, по пути к госпиталю. За это заботливая родина дала Гансу звание унтер-фельдфебеля, а еще серебряный знак за ранение. Шваб получил круглый кусочек металла, хотя предпочел бы не его, а оставить себе ухо и палец.

Ганс теперь хуже слышал, однако палец он потерял только один, да еще на левой руке, будучи правшой, так что стрелять мог. А уж водить мотоцикл — мог тем более, хотя Ганс и пытался изображать перед врачебной комиссией обратное. Однако комиссовать Ганса домой никто не собирался. Даже отпуска отменили, как раз в связи с большевистской конратакой под Ленинградом.

Лежа в госпитале, Шваб осознал одно: возвращаться на фронт он не хочет, ни при каких условиях. Он написал своему дяде — тот был майором, комендантом лагеря для военнопленных в Вырице, а заодно генеральским зятем, так что имел связи.

Ганс искренне надеялся, что дядя поспособствует переводу Ганса в тыл, но дядя вместо этого дал Гансу протекцию в Вырицкий Шталаг, где держали советских военнопленных, и где сам дядя служил комендантом.

Так унтер-фельдфебель Ганс Шваб здесь и оказался. И сейчас он шел к своему дяде, майору Клаусу Швабу, с которым откровенно не ладил.

Час был ранний, улицы Вырицы были еще пусты. Только возле церкви торчала пара сонных полицаев.

Да еще вдали, возле леса, была видна странная процессия — оборванные и тощие русские детишки, которых из местного «сиротского приюта» (а на самом деле трудового лагеря) гнали на овощебазу. Дети работали с утра и до вечера, а тиф и голод косили их не хуже, чем большевистских военнопленных.

Шваб отвернулся, чтобы не глядеть на детей. На войну он пошел штурмовиком, но на деле полтора года прослужил в фактически полицейских частях, обеспечивая порядок в тылу. И за это время научился отворачиваться, когда нужно. А иначе на такой работе просто не выживешь.

Обиталище майора было большим крепким двухэтажным особняком, украшенным резными наличниками. Дом явно добольшевистский, при советах русские такое уже не строили.

Раньше тут жил какой-то еврей-коммунист, но его убили еще когда только взяли Вырицу, как и всех остальных местных евреев. Официально, конечно, сообщалось, что евреи все отправлены в концентрационный лагерь. Однако сослуживцы уже рассказали Гансу, что евреев просто вывели в лес и расстреляли, а трупы сожгли. И Ганс был рад, что приехал сюда позже, и что он не видел этого.

Часовой, дежуривший возле особняка, открыл Гансу ворота. Ганс было направился к дому, но вовремя заметил открытую дверь бани — в бане горел свет.

Майор обожал русскую баню, её для него топили дважды в неделю.