17 потерянных

Вдруг окружающая меня реальность начинает мерцать. Но я не возвращаюсь в сон – просто на ум начинают приходить вопросы.

Тороплюсь вспомнить, что говорили мне доктор и медсестры в больнице, не способные запомнить моего имени и пичкавшие меня таблетками. Неужели они оказались правы?

Они скажут, что девушка, взывающая о помощи, – всего лишь голос у меня в голове.

Что Фиона Берк – плод больного воображения, результат травматического воспоминания о том, что произошло со мной в детстве. Скажут, что все девушки суть видения, которые я сама же вызвала к жизни, начитавшись объявлений о пропаже, размещенных в интернете, на столбах, в почтовых отделениях. Впрочем, девушки действительно могут быть реальны, но мои сны, мои разговоры с ними, воспоминания о них, к которым я то и дело возвращалась – каждая деталь, каждый мазок краски, каждая унция, каждое покашливание от дыма, – иллюзорны. И я сама состряпала эту иллюзию. Доктор скажет именно это. Девушки понятия не имеют о моем существовании. Они не знают, что я сделала их частью своей жизни, спала с их отксеренными лицами под матрасом. Что такой вот у меня психоз.

Что я все сама выдумала и не могу остановиться до сих пор.

Но тогда я должна ответить и на более сложный вопрос: что, если молящий о помощи голос – настоящий?

Что, если я и в самом деле нашла Эбби Синклер, которая исчезла несколько месяцев тому назад и которую все это время держат взаперти? Что, если я выдумала все, кроме этого?

А для того, чтобы это выяснить, надо лишь открыть дверь.

И если внутри никого нет, нет тела вкупе с кричащим голосом, и я обнаружу, что на самом-то деле этот голос мой, что это моя иллюзия, мой сон, обратившийся в столь жестокую явь, то мне ничего не останется, кроме как признать: я не права.

Я окажусь той, кем они меня считают, и отрекусь от всех видений. И буду до конца своих дней глотать таблетки.

62

Дверь открывается в тишину – и в темноту; там нет никакой девушки, живой или мертвой; вообще никакой девушки – и я понимаю, что потеряла все. В первую очередь разум.

Потому что была не права. И вся я неправильная.

Может, поэтому я не сразу замечаю что-то блестящее. Но потом – когда этот предмет улавливает падающий откуда-то свет и начинает сиять ярче, чем огонь снаружи, и ярче, чем снег, у меня захватывает дыхание.

Хини, должно быть, обронил это, когда выносил отсюда какие-то вещи. Это падает на цемент и открывается.

Я держу это в руках и слышу вой сирен. Приезжают пожарная машина и полиция. Я держу это в руках.

Это сделано из пластика; оно пурпурное, яркое и блестящее, с мерцающими вкраплениями в полупрозрачной оболочке. Кармашки набиты до отказа, и потому застегнуть его невозможно. А внутри – ее фотографии и фотографии ее друзей, и великое множество мелких денег, высыпающихся мне на ботинки, – в основном это монеты в пять центов, – а еще там есть удостоверение, выданное Католической школой в Нью-Джерси, и корешки билетов, и ярлыки от одежды, и неразборчиво накорябанные напоминания о чем-то, и довольно большое количество жевательной резинки, склеивающей какие-то части содержимого этого навсегда.

Это кошелек Эбби Синклер, и я понимаю это еще до того, как он открылся, потому что о нем рассказала ее бывшая наставница. Эбби взяла его с собой, отправляясь на встречу с Люком. Я знаю это всем своим существом. Словно она сама сказала мне об этом. Я знаю это с тех пор, как кошелек очутился у меня в руках.

Все кончается вскоре после того, как я нахожу его.

Огонь призвал их всех сюда, и становится шумно.

Крики. Лай собаки. Сирены. Дверь распахивается. Врывается мужчина. Руки вверх. Коленями на снег. Пожарная машина, пожарные. Огни. Суматоха. У меня забирают кошелек. Имя девушки на губах. Полиция по дороге сюда, а потом здесь. Мама. Ее объятия и колотящееся сердце – через куртку мне хорошо слышно, как часто оно стучит. Одеяло, в которое меня укутали. Руки крепко связаны. Вопросы. Больше не вижу Джеми. Заднее сиденье в полицейской машине. Огни. Звуки тушения огня. Темнота. Помню, как держала в руке бумажник. Старая жвачка. Запах керосина на моей одежде и волосах. Вкус собственного языка.

Вид из окна: голубая надпись «ЛАГЕРЬ ДЛЯ ДЕВОЧЕК «ЛЕДИ-ОФ-ПАЙНЗ» уплывает назад, и тихий оазис моего мозга вместе с ней.

А потом сосны. Сосны на Дорсетт-роуд. Эти самые сосны должна была видеть Эбби в ту последнюю ночь, что была здесь.

63

Есть вещи, которые я не понимаю, хотя, сама того не зная, являюсь их частью. Я оказалась единственной девушкой, пытавшейся найти им объяснение. А также противостоять им тем способом, который имеет смысл только для меня.

– Откуда ты узнала, что нужно было заглянуть в цех?