17,5

Он сыпал еще какими-то именами. Дед покривился: чего доброго дед мог тоже их знать, и этот разговор мог продолжиться.

– Вы знаете, я прочитал всех в сегодняшнем списке.

– Зачем же? – зачем-то спросил дед, совершенно не слушая.

– Затем, что там не было вас, – юноша искоса посмотрел на деда, тихо порадовавшись на свой трудно уловимый намек, подразумевая, что если бы имя деда было в списке, то юноша не читал бы вообще никого. И несмотрящий взгляд деда почему-то убедил его, что первый барьер взят.

– А я ведь тогда (когда – тогда, он не пояснил) на конференции оставлял заявку (где?), чтобы вы меня приняли (дед никогда не принимал). И очень кстати, что встреча не состоялась. Я бы всё испортил, время тогда не пришло. Я был, знаете, как вы в юности. Я читал. Я бы тоже всё испортил. И мне очень приятно, что всё то же самое происходит со мной. При одном на меня взгляде понятно, – юноша, видимо, имел в виду висящий на стене тут же в буфете третьим справа дедовский портрет ранних лет, на который он думал, что походил. Он продолжал, что в полном смысле не удивится, если его и сейчас же прогонят. Но дед еще ухмылялся на свою булку, что юношу крайне приободряло.

– Я был, наверное, в тысяче буфетов, но в этом тоска особенная, – и юноша обвел взглядом помещение, забитое до отказа гудением и смехом и дымом, и добавил: – тоска тут даже не царит, тоска тут скончалась. Думаю, это из-за огромных окон, через эти усохшие рамы безбожно сквозит, не садитесь спиной.

На этих его словах дед поморщился, вспомнив вдруг, как он далеко от дома, где были окна и внучка.

Скрестив руки, юноша тоже тихо смотрел в дальнее окно и, наконец, вздохнул:

– Но дело в том, что тут проходят дела совсем иного характера, чем у нас, и я приехал сюда набить руку. Может быть, буду делать это два года. Это, конечно, не значит, что потом я поеду в родные края. Если только вы к нам не нагрянете. Или кто-нибудь еще. Тем более что мне все равно нужно бывать дома по делам.

Не прерывая учтивости равнодушного внимания к говорившему, дед повращал большим пальцем в пустом шелковом кармане пиджака. Гладким мелко-круглым первозданным блеском нащупались влетевшие зимой в карман конфетти, вытряхивать лень, можно подождать до следующего нового года.

– Вам мало что тут нравится, мне следовало и раньше об этом догадаться, – хотя, конечно, тут юноше и догадываться не нужно было, – А я вот жалею, что с последнего доклада мы ушли, – посасывая свой высокий стакан через соломинку, сообщил юноша (хотя уходили они, конечно, не вместе), – Мне докладчик всё больше нравился. Говорят, в конце он просто изумителен, – тут у юноши забулькало на допитом стеклянном донышке, – Ну так ведь он скоро еще будет читать. Если вы не уедете, я тоже побуду еще. Было очень интересно его послушать, но кто поручится, что этот несчастный не на скользкой дорожке. Они все выходят из школы и моргают, они выпускаются из университета и моргают, они работают в академии и моргают. В конце концов моргают тоже. А волнует это вас, меня, или вот его? – махнул он на соседний столик, и там все трое обернулись. – Его сначала не хотели сюда пускать. Длинная история. Расскажу как-нибудь в другой раз, – но в ту же секунду рассказал всё двумя словами.

Из всего, что он говорил, деду понравились только три слова: «Все это зря!», точнее, кроме этих трех он других не заметил. Юноша изъяснялся своими словами, на многое ему приходилось показывать пальцем, поскольку он считал, что многие звучные научные понятия не имеют названия и еще никому не понятны.

– Да, да, сказал я себе, – да. Да и к чему тут возмущаться. Если он захотел быть осмеянным, кому какое дело? Кто придумал в это вмешиваться? Я, может быть, тоже не со всем согласен, но это ведь только мое дело. Однако я понял это совсем-совсем не тогда. Поэтому сегодня я слушал его внимательно, это при том что мне все время приходилось выходить по делам.

Тут распахнулось окно, и у кого-то разлетелась пачка. Все тут же бросились помогать косорукому. Даже дед судорожно подрыгал ботинком, от которого никак не отцеплялся трепыхающийся на сквозняке лист.

Юноша недолго подумал, как вновь начать прерванный разговор, который прервал сам. Но вдруг дед сам обратился в пространство с вопросом: «Отчего не несут новый кофе?» Молодой человек ответил тихой улыбкой и продолжил свое: о том, что никому ведь не мешают выходить за старые пределы, но никто и обижаться не может, что его тут же при этом забудут.

– Так? Так! Я вот, например, пожду и непременно выжду. А то ведь они могут задним числом лишить ученой степени и объявить, что, следовательно, и научные открытия не действительны. Представьте, математическое доказательство признают не действительным по решению суда. Математически выведенная формула окажется вне закона. Смех, но они это могут.

В дальнем углу засмеялся весь столик. Мимо пронесли в банкетный зал блюдо с красивым селезнем в полном оперении, он был лучше, чем живой, и его глаза спокойно говорили, что «может быть, так и правда будет лучше».