1794

Перед ними маячили согнутые над сцепленными руками спины молящихся. Седая женщина, наверняка на пороге смерти, молится странно: шепотом произносит девять слов и выкрикивает десятое. Мужчина, чье дергающееся тело выдает какое-то неизвестное Карделю заболевание. Телесное, а скорее всего, душевное. У алтаря — фигура Христа на Голгофе. Руки намалеваны неумело: будто Спаситель не исходит смертной мукой, а радушно открыл их для дружеского объятья.

Иногда забегает какая-нибудь из пациенток — поклонится перед алтарем и спешит дальше по каким-то свои делам.

Сзади него послышалось легкое покашливание. Кардель повернулся. Это было нелегко из-за тесноты: плотник то ли по неумению, то ли намеренно соорудил скамейки

так, чтобы прихожане не вертелись, чтобы ничто не отвлекало их от созерцания лика Господня.

— Это вы хотели видеть доктора Несстрёма?

Кардель с трудом выпростал свое огромное тело из ущелья между рядами.

Перед ним стоял маленький, нелепый, почти лысый человечек в лопнувших очках, окруженный стойким облаком перегара — оно, похоже, сопутствовало ему постоянно, а не только при дыхании. Мало того: карман предательски оттопыривался, обрисовывая контуры бутылки.

— Сонделиус… викарий. Прошу меня извинить, но я хотел бы увериться: вы точно запомнили имя? — Он тревожно наморщил лоб.

— Он так назвался. Мы были тут несколько дней назад…

Сонделиус внезапно захохотал и затряс головой. Осколки стекла в оправе очков жалобно звякнули.

— Это же невозможно! Доктор Несстрём вовсе не…

Он оборвал себя на полуслове, лицо его просветлело, лоб разгладился.

— Не будете ли вы так любезны следовать за мной?

Они вышли на тропу, соединяющая госпиталь с домом умалишенных.

В холле скорбного дома он поймал за рукав пробегавшего мимо служку.

— Найди Юзефссона и попроси его спуститься сюда. С Тумасом!

Ждать долго не пришлось. Уже через пару минут они услышали торопливые шаги. С лестницы сбежал, чуть не падая и тяжело дыша, небольшого роста пациент с голыми

ногами, без штанов. Бестолково размахивая руками и при этом как-то умудряясь сохранять равновесие, он проскакал мимо, рванул запертую дверь во двор повернулся и исчез в одном из бесчисленных коридоров.

— Не это ли ваш доктор Несстрём? Узнаете?

Кардель настолько растерялся, что на несколько мгновений потерял дар речи.

— Это он… он, черт меня подери! Что у вас здесь происходит?

Сонделиус пожал плечами, все еще еле сдерживая смех.

— Это Тумас, один из обитателей скорбного дома. Совершенно, уверяю вас, совершенно безвреден. Поскольку у нас так мало места, мы позволяем ему кое-какие вольности. К тому же многие считают, что у него талант — он изображает то одно, то другое. И, знаете, должен признаться: входит в роль на удивление убедительно. Значит, на этот раз Тумас изображал доктора Несстрёма… и вы ничего не заподозрили?

Кардель в гневе и отчаянии поднял голову и погрозил небу кулаком.

— Это что ж, и рай и ад в одну игру играют? Чтобы только над нами, смертными, поизмываться?

По лестнице торопливо, хотя куда медленнее, чем Тумас, спустился санитар — тот самый, который летом провел их к Эрику Тре Русур. В руке у него была палка с петлей, позволяющая держать пациента на расстоянии и в то же время направлять его движения.

— Тумас, куда он, мать его? — спросил санитар, задыхаясь от непривычных усилий, и осекся.

С изумлением уставился на посетителей и внезапно по-багровел.

— Вы?.. А вы-то… Как узнали?

— Узнали — что? Что вы имеете в виду? Говорите яснее.

Это были первые слова Эмиля Винге после более чем часового молчания.

— Да этот… цветочек ваш, мальчонка. Он исчез.

— Как это — исчез?

Санитар пожал плечами — будто ответ на этот вопрос был очевидным.

— Сбежал. Его в другую палату отправили… а там замок сломан.

— Он же был совершенно невменяем! Мы были у него — никакого контакта… Его кто-то похитил?

— Ну это вряд ли. Изнутри главный вход открывается легко, а снаружи его черта с два откроешь. Надо думать, оклемался маленько… в свой разум пришел. Подумал, наверное, — куда это меня черт занес? Ну и ломанул, пока никого не было рядом.

— Когда?

— Ночью, думаю… а когда же еще? Ночью, ночью. Вечером на месте был, а утром захожу — пусто. А в котором часу — не скажу. Откуда мне знать? Не! — Внезапно поправился он. — Не этой ночью. Предыдущей.

Санитар посмотрел на искаженное ужасом лицо Эмиля Винге, развел руками и ухмыльнулся.

— А вам-то чего беспокоиться? Я бы на вашем месте и бровью не повел. Думаете, у нас все так, без присмотра? Ну нет… только те, кто ни для кого не опасен. Совсем безвредные. Да и то… почти все возвращаются. Как миленькие. День, два… от силы — неделя. Или сами, или кто-то приводит. Видят — малый не в себе, под белы руки — и к нам. Ладно… дел по горло.

Он изобразил нечто похожее на шутовской книксен и скрылся за поворотом коридора, насвистывая «Слава Густаву!»[49].

— Жан Мишель, — произнес Винге. Губы его тряслись. — Забудем, что произошло между нами в эти дни. Сейчас надо действовать не просто быстро, а мгновенно.