1812. Фатальный марш на Москву

18 сентября курьер из Ярославля на галопе примчался в Санкт-Петербург и привез Александру короткую и страшную записку из Твери от великой княгини Екатерины, датированную 15 сентября. «Москва взята. Творится нечто непостижимое, – писала она. – Не оставляйте вашей решимости – никакого мира, и у вас еще сохранится надежда на восстановление чести». Ошарашенный Александр написал Кутузову, как следует выговорил ему по поводу полученных от других известий о падении Москвы и высказал негодование в связи с тем, что его держали в неведении. Аракчееву царь выразил сожаление по поводу проявленной уступчивости в вопросе назначения главнокомандующим Кутузова. Тот известил государя лично только спустя двое суток прежде{536}.

20 сентября на Каменном острове появился полковник Мишо с письмом от главнокомандующего, а также и с известием о пожаре, о чем царь пока ничего не знал. «Боже мой, сколько бед! Что за грустные новости вы принесли мне, полковник», – воскликнул Александр. Письмо являлось лаконичной запиской, которой Кутузов извещал государя об оставлении Москвы. «Осмеливаюсь самым нижайшим образом уверить Вас, всемилостивейший государь мой, что вступление неприятеля в Москву еще не завоевание России», – писал Кутузов, однако подобные слова мало утешали его венценосного господина{537}.

«Насколько видится мне, Провидение Господне ожидает от нас великих жертв, в особенности от меня, и я готов преклониться перед его волей», – сказал Александр полковнику Мишо. Как пояснил полковник, после марша через Москву русская армия вышла из соприкосновения с противником и совершила фланговый маневр на юг от города. В результате она оседлала дорогу на Калугу, где сможет отдохнуть и залечить раны, полученные при Бородино. К тому же, по заверениям гонца, боевой дух в войсках оставался высоким, и все боялись только одного – как бы царь не начал переговоры с Наполеоном.

«Отправляйтесь обратно к армии и скажите нашим храбрым воинам, говорите моим верным подданным всюду, где будете, что даже если у меня не останется ни одного солдата, я встану во главе моего возлюбленного дворянства и добрых крестьян, поведу их сам и употреблю средства всей моей империи!» – ответил Александр, после чего добавил, что никогда не подпишет мира с Наполеоном и скорее окончит дни свои нищим где-нибудь в Сибири, чем станет договариваться с ним. Он привел себя в состояние величайшего возбуждения и, в итоге, заявил: «Наполеон или я, он или я – двоим нам невозможно царствовать»{538}.

Санкт-Петербург теперь будоражили слухи и сплетни. Одни утверждали, будто Наполеон погиб в величайшем сражении, другие – что взял Москву. Распространителей тревожных версий хватала полиция, она прочесывала улицы в попытках прекратить расползание слухов, однако спокойнее людям от этого не становилось. В отсутствие конкретных новостей они предполагали самое скверное.

Снова начали шептаться об измене, но теперь пальцы указывали на самого Александра. Сестра Екатерина укоряла в письмах брата, почему тот не остался в Москве для ее защиты. Она говорила, что его обвиняют в утрате чести страны, а настроения в обществе обращаются против него. «Не одно лишь какое-то сословие винит вас, а все они в один голос», – писала она{539}.

Александра в особенности уязвила мысль о том, что народ может решить, будто у государя недостает храбрости, когда он с радостью встал бы во главе армии биться хоть один на один с Наполеоном и ни на минуту не утрачивал решимости не идти на переговоры с противником. «Я предпочел бы перестать быть тем, кто я есть, чем договариваться с чудовищем, уничтожающим мир», – отвечал он на письмо Екатерины. Царь знал, что вокруг идет настоящая кампания шепота с целью лишить его трона и передать власть сестре. Начинала завоевывать позиции небольшая группа упорно выступавших за заключение договора с Францией и как можно скорее – прежде чем рухнет все государство. Многие из иностранных дипломатов в Санкт-Петербурге считали, что нельзя дольше откладывать мирное урегулирование. Как отмечал Джон Куинси Адамс, жившие в столице англичане готовились к отъезду{540}.