1812 год

Автор готов был провалиться сквозь землю при этой выходке Пфуля. Как ни расходился он с Пфулем во взглядах, однако другие, естественно, отождествляли его с последним. Всякий полагал, что он ученик Пфуля и, как таковой, проникнут его идеями и восхищается его способностями. Поэтому автор считал себя ответственным за поведение Пфуля как за свое собственное.

Хотя та унизительная роль, на которую без всякой вины с его стороны автор оказался обреченным, имела лишь крайне ничтожное значение среди столь важных обстоятельств, тем не менее всякий найдет вполне простительным и свойственным человеку, что именно то положение, в котором оказался автор, прежде и больше всего волновало его; в конце концов, ведь мы не можем полностью отрешиться от чувства собственного достоинства, и если нам и приходится в некоторых случаях поступиться им, то все же рана, нанесенная собственному достоинству, вначале является очень болезненной.

Князь Волконский и генерал Аракчеев с видимым нетерпением ждали, чем кончится все это дело, не проявляя ни малейшего желания в него вмешиваться; каждую минуту император мог отворить дверь и спросить, чем кончилось совещание, – при такой обстановке совещаться пришлось трем младшим офицерам. Полковник Толь, граф Орлов и автор вместе подошли к столу, на котором была разложена карта, чтобы изучить положение дела. Граф Орлов как молодой офицер, еще никогда не занимавшийся крупными оперативными вопросами, но отличавшийся живым умом, внес сразу ряд чрезвычайных предложений, которые мы, остальные двое, не могли признать практичными. Полковник Толь предложил ряд изменений в направлении марша на следующий день, которые сами по себе были целесообразны, но легко могли вызвать замешательство, так как было уже слишком поздно и нельзя было уверенно рассчитывать на своевременную рассылку приказа. Автору же весь вопрос рисовался далеко не в том угрожающем освещении, как воспринимали его другие, даже если бы все в действительности было так, как это предполагалось. К тому же он оценивал полученное донесение как весьма сомнительное. Поэтому он держался мнения, что следует оставить в силе принятые решения и не предпринимать никаких изменений. На военном совете обычно одерживает верх мнение того, кто не хочет что-либо предпринимать. Так случилось и здесь. Полковник Толь присоединился к мнению автора, и было решено доложить императору, что лучше всего оставить в силе прежние распоряжения. Император открыл двери. В них прошли генерал Пфуль и полковник Толь; и совещание закончилось. На следующий день выяснилось, что донесение было ложным; армия достигла Дрисского лагеря, не встретив ни одного неприятельского солдата, за исключением тех, которые нажимали на арьергард.

Этот инцидент самым наглядным образом убедил автора, что при таком командовании армией дела не могут идти хорошо. Надо думать, что доверию императора к генералу Пфулю нанесен был новый тяжкий удар, так как его больше не приглашали к императору, как то ранее часто имело место.

Тогда автор попытался обратить внимание самого генерала Пфуля на потерю им доверия императора и на все невыгоды его положения, дабы внушить ему мысль о необходимости выйти из него. Он откровенно заявил Пфулю, что, хотя он и не считает генерала Барклая пригодным для того, чтобы с успехом командовать большой армией против Наполеона, ему все же кажется, что он человек спокойный и решительный и хороший солдат; что, видимо, доверие императора с каждым днем все более и более склоняется к нему и что если бы генералу Пфулю удалось убедить императора передать верховное командование генералу Барклаю, то этим, по крайней мере, было бы установлено единство и увязка в маневре армий. Автор был уверен, что он идет навстречу благородным чувствам генерала, который при всей своей односторонности и обособленности не имел ни тени эгоизма. У него было самое нежное и благородное сердце в мире.

8 июля, когда главная квартира императора вступила в Дрисский лагерь, император призвал генерала Пфуля, чтобы совместно с ним и несколькими другими офицерами своей свиты объехать лагерь. Пфуль пояснял императору цель и назначение отдельных укреплений, причем дело не обошлось без небольших недоразумений. Император, по-видимому, искал подтверждения слов Пфуля, глядя на выражение лиц, сопровождавших его. Однако большей частью на их лицах было написано сомнение. Полковник Мишо, флигель-адъютант императора, перешедший с сардинской службы на русскую, начал службу военным инженером; он, следовательно, был специалистом и, кроме того, пользовался репутацией очень образованного и способного офицера. По-видимому, он со всем планом в целом не был согласен, и именно он вскоре после этого громко высказался против Дрисского лагеря и тем самым вызвал окончательное решение императора.