1812 год. Пожар Москвы

При обращении к свидетельствам других участников похода общая картина начинает проясняться. Вот что записал в своем дневнике, находясь в Москве, 24 сентября Фантэн дез Одоард: «Пепел закрывал подвалы, которые сохранились, и в которых была оставлена провизия всякого рода, иногда более или менее поврежденная воздействием огня, но большей частью в хорошем состоянии. Те, кто занимался поисками, уже достали большое количество муки, вин, водки, мяса и соленой рыбы, колониальных продуктов, и урожай еще далеко не весь был собран. Эти самые подземелья оставили нам сверх того нетронутыми товары другого рода. Это холст, кожа, сукна и меха, которые удовлетворят все нужды». Далее, делая запись 12 октября, Фантэн дез Одоард пишет: «От гренадер, торгующих здесь и там, мы купили столовое белье, домашнюю утварь; от других [торгующих] мы получили провизию всякого рода; стада рогатого скота, которые сопровождали армию, снабдили нас мясом; хлеб мы печем из муки, добытой из-под пепла; наконец, армия здесь имеет все основное к досаде Ростопчина. Мы собрали на складе в нашем обиталище в Кремле столько, что мы обеспечены на 6 месяцев винами всех стран, ромом, кофе, сахаром, шоколадом, чаем, мясом, соленой рыбой и вареньем». Наконец, на многие месяцы, как отмечает далее французский капитан, армия запаслась собранной вокруг Москвы зеленью, прежде всего, капустой, которую солдаты заквасили [787]. Однако дальнейшая запись в дневнике многое объясняет: «Со своей стороны, я расцениваю идею провести здесь зиму как химерическую по той причине, что мы не имеем фуража. Для того чтобы найти его сегодня, надо ехать очень далеко, и нельзя взять вязанку сена или соломы без боя. Вооруженные крестьяне и казаки рыскают всюду, и когда наши поиски возвращаются, то всегда возникают трудности. Ежедневно мы теряем людей в этой малой войне. Я заключаю, что зимовать в Москве невозможно, ибо полагаю, что если сильные люди могут там существовать, то лошади неизбежно умрут от голода, и мы получим удар при наступлении жестокого времени года без кавалерии и без упряжных лошадей. Я, следовательно, могу заключить, что русские совершенно бесполезно принесли в жертву первый из своих городов» [788]. Почти то же писал своей жене маршал Даву: «Несмотря на пожар, мы находим огромные ресурсы для содержания войск. В этом отношении чудовища, разрушившие город, не достигли цели» [789].

Несколько иначе оценивает последствия уничтожения Москвы неизвестный адресант, написавший из Москвы командующему военными экипажами императорской гвардии вице-адмиралу А.Ж.А. Гантому: «…невозможно, чтобы мы здесь зимовали. Наши средства этого нам не позволят. Разрушение огнем пяти шестых города уничтожило большую часть ресурсов, которые мы здесь надеялись иметь. Кавалерия, в особенности, уже значительно уменьшилась, и она особенно нуждается в жизненных припасах» [790].

О том, что уничтожение в московском пожаре части ресурсов не имело больших последствий, и трудности были связаны только с фуражом, писал историк и участник кампании Шамбрэ [791]. Но Шамбрэ тонко уловил еще один фактор: после пожара Москвы стал невозможен любой контакт между русским населением и Великой армией! Думаем, что Шамбрэ абсолютно прав. Наполеон не мог не осознавать политического и морально-психологического воздействия произошедшего события. Именно поэтому он столь судорожно стал оправдываться в глазах Петербурга и Европы [792], рассуждать об отмене крепостного права, оказывать помощь московским погорельцам, а затем создавать московский муниципалитет [793]. Главное, что особенно волновало и беспокоило Наполеона: сможет ли Александр, даже если он не причастен к пожару и желает мира, вступить в мирные переговоры с французами?

Следует признать, что последствия уничтожения Москвы оказались гигантскими: Великая армия Наполеона теперь была обречена на поражение.

Глава 4. Три портрета на фоне московского пожара

4.1. И.А. Тутолмин и его дети

24 сентября [794]1812 г. секретарь-переводчик Наполеона Э.Д.Ф. Лелорнь д’Идевиль доставил в московский Воспитательный дом двух мальчиков, которые остались без родителей и были подобраны французами на улицах сгоревшей Москвы. Одному из мальчиков (Алексею Михайлову) было 7 лет, другому (Василию Михайлову) — 4 года. Французский император, которому доложили о сиротах, принял в их судьбе деятельное участие. Он не только приказал доставить детей в Воспитательный дом, но и неоднократно после этого осведомлялся о том, как они были устроены [795]. Согласно обычаю, мальчики получили фамилию того, кто принял участие в их судьбе, и стали Наполеоновыми. Вслед за ними 9 детей, присланные от военного губернатора Москвы и Московской провинции маршала А.Э.К.Ж. Мортье, герцога Тревизского, превратились в Тревизских, а поступившие от французского коменданта Москвы дивизионного генерала Э.Ж.Б. Мийо (тоже 9 детей) стали Милиевыми [796].