19-я жена

В 1865 году, незадолго до того, как он начал кампанию за завоевание меня, Бригам нарушил клятву, данную Амелии, женившись на Мэри Ван Котт — красивой, умной Святой из весьма набожной семьи. Мэри, которая впоследствии станет моей подругой, всегда была добросердечна и самоотверженна. Она понимала, что ее присутствие причинит боль Амелии, и спросила Бригама, что ей следует сделать, дабы ее смягчить. «Отнестись к ней с уважением», — посоветовал Бригам. Приехав в Львиный Дом, Мэри послала в комнату Амелии котенка по имени Хани [103]в знак мира. Амелия выпустила бедное создание на волю — в городскую реку, а пустую коробку поставила у двери своей соперницы. Больше никто Хани не видел.

Мэри печалилась из-за потери котенка, но не могла заставить себя винить в этом Амелию. «Я еще больше стала понимать ее отчаяние», — сказала она Бригаму, а он позже рассказал об этом мне. (Мои клеветники часто обвиняли меня в том, что я знаю такие вещи, которых никак не могла знать в действительности. «Ее ведь там не было!» — кричат они. Ах, как ясно это показывает наивность их представлений о многоженстве. В этом беспокойном сообществе Святых признание жены мужу перепрыгивает с одной подушки на другую с быстротой и решительностью постельной блохи.)

Противостояние между Амелией и Мэри длилось вплоть до моего появления. Говорят, ничто не залечивает рану лучше, чем время. В полигамном браке ничто не притупляет боль от появления новой жены лучше, чем появление еще одной, после. В полигамных семействах существует жестокая логика. Жена обычно игнорирует женщин, появившихся до нее, но испытывает ненависть к первой же появившейся следом за нею. Когда же эту новую женщину сменяет другая, предыдущая получает совсем не христианское удовольствие, видя ее страдания, так похожие на те, что испытывала когда-то она сама. Но это не всегда так. Многие женщины слишком благородны душой, чтобы питать подобные чувства. Однако они — исключение. Тогда как ярость Амелии — правило.

Итак, мой Читатель, таково было семейство, в которое я вступила в тот день.

Когда я попыталась войти в сад Бригама, я обнаружила, что Амелия нарочно заперла калитку. Садовник Бригама, Леггетт, увидел, как я пыталась ее отпереть.

— Постойте там, — сказал он, заковыляв по направлению ко мне. — Вот и вы, мэм. Сестра Амелия-то совсем разбушевалась, правда?

Как ни соблазнительно было мне ответить, я не могла себе позволить сплетничать о другой жене.

— Здесь у нас всегда прекрасная погода, пока она не разбушуется, — продолжал садовник. — Мне бы надо милицейских добровольцев нанять, чтобы цветы мои оберегать. Вы только взгляните на нее!

И действительно, Амелия вступила в яростное единоборство с космосом, размахивая зонтиком и круша цветы на клумбах. Но я не поддержала линию Леггетта и заговорила о том, как прекрасна его лавандовая роза.

— Мне повезло, что она у меня осталась целой. Амелия на днях взяла ножницы и срезала мою дамасскую розу.

— Мистер Леггетт, — сказала я, — прошу вас помнить: ее дела меня не касаются.

— Конечно, — согласился он. — Пока она не сделает их вашими.

— Мне очень жаль, что она так дурно с вами обращается.

— Это пустяки. Вы бы видели, как она Бригама обрезает. Только я вот чего вам скажу: я от этого еще больше его люблю. Он стоит по воскресеньям перед нами, мудрость всякую нам дает и много чего еще, и это хорошо и прекрасно, да только я никогда не доверюсь человеку, пока в слабости его не увижу. Вот так и узнаю, что он честный. У каждого своя слабинка есть!

Позже, за обедом, я специально села напротив Амелии, чтобы установить какое-то взаимопонимание. Она меня игнорировала, ни с кем не разговаривала и не прикасалась к еде. Каждый раз, когда какая-нибудь из других женщин заговаривала с Бригамом, Амелия, сердясь, надувала губы и начинала, по своей неприятной привычке, щипать себя за щеки. Я спросила, что ее беспокоит, но она предпочла промолчать. В конце обеда, когда принесли блюдо с тортом, она сунула его мне под нос.

— Ты, кажется, обожаешь сладости, — сказала она, а знаменитые бриллианты сверкали у нее на шее.

Должна признать, что драгоценные камни улучшали цвет ее лица еще более, заставляя других жен Бригама, в том числе и меня, выглядеть заурядными и некрасивыми. Я взяла с блюда два куска лимонного торта, завернула их в салфетку для моих сыновей и поблагодарила Амелию за доброту. Ее губы изогнулись в злобной улыбке. Это будет мой единственный разговор с Амелией за все пять лет, что мы с нею делили мужа. Однажды я слышала, как Бригам сказал, что самые красивые женщины также самые злые, что, должно быть, объясняет его необыкновенную преданность Амелии.

В качестве жены Бригама я так и не стала постоянной посетительницей Львиного Дома, а спустя несколько месяцев вообще перестала там появляться. Помню, как-то днем Бригам навестил меня у меня дома. И почему-то решил спросить:

— Ты давно перестала с нами ужинать?

— Много месяцев тому назад.

— Неужели так давно? Я скучаю, не видя там свою жену.

— Я тебе не жена, — ответила я.