19-я жена

Такой исход, несомненно, окрашивает мое восприятие собственной матери. До какой степени, в какие тона — должен признаться, я сказать не могу. Если бы Розмари была сейчас со мной, я оставил бы ей оценку моего горя. Надо было рассказать Вам все это раньше. Мне не хотелось, чтобы Вы думали обо мне как о человеке, который мыслит под влиянием сантиментов. Но полагаю, так оно и есть, потому что не проходит и дня, чтобы мне не хотелось поговорить о маме еще один, последний раз. Когда я думаю о ней сейчас, я чувствую себя почти как тот маленький мальчик, запертый в «Доме Пешехода» в ожидании ее возвращения.

Ум мой подсказывает мне, что здесь я должен бы закончить свое письмо, но сердце требует, чтобы я продолжал. Мне хотелось бы поделиться с Вами своими соображениями о судьбе моей матери. Не следует придавать им больше веса, чем вы могли бы придать теориям какого-нибудь конспиратора.

Прежде всего я постараюсь предложить три возможных исхода.

Первый: она умерла где-то естественной смертью, когда-то прославившаяся, но забытая всеми женщина, без гроша за душой, и покоится теперь в земле горшечника. [137]После провала второго издания книги «Девятнадцатая жена» и завершения маминой лекционной карьеры я не представляю себе, на какие средства она существовала. Никто больше не желал слушать историю ее жизни. Ее голос — глас Кассандры — не мог во второй раз возбудить чувства американцев. Гнев — это свеча, он обречен догорать. И следует признать, что мы живем уже в двадцатом веке, не в девятнадцатом. Столько всего уже миновало. И вот на мою оказавшуюся в страшной нужде маму нападает болезнь, быстрая и злокачественная или долгая и медленная, или неожиданное падение с лестницы, или, возможно, сверкающим солнечным днем ее переехал неосторожный автомобилист — откуда мне знать детали? Но что-то ее подкосило, и невозмутимый сосед нашел ей могилу.

Второй: ее убил враг, бросив ее останки стервятникам или как-то еще, столь же тщательно, от них избавившись. Такой сценарий, разумеется, ставит перед нами громаднейший вопрос: КТО? Ваши враги, я хочу сказать — противники Церкви Мормонов, заявили бы, что это кто-то тесно связанный со Святыми. Не могу себе такого представить. Ради чего? За былые нападки на Бригама Янга? Вряд ли. Более вероятно, как мне казалось бы — если бы этот мрачный сценарий соответствовал действительности, о чем свидетельств я не имею, — это могли бы быть отколовшиеся Святые, Первые, — по-моему, они так себя именуют. Те самые мужчины и женщины, что отщепились от Церкви и ушли в Ред-Крик и еще куда-то: эти многоженцы и параноики, увидев, что моя мать вновь возникла на американской сцене со вторым изданием «Девятнадцатой жены», ошибочно полагали, что она снова навлечет на них гнев закона, с тем чтобы покончить с их полилюбовными обычаями, как она сделала в отношении полигамных обычаев мормонов Солт-Лейка. Любой читатель детективных романов скажет Вам, что ключ к разгадке преступления лежит в понимании мотива. Вот, пожалуйста, Вам ключ, найденный в результате работы воображения и отсутствия фактов.

Третий: она жива сегодня, на девяносто шестом году, покачивается в удобном кресле-качалке где-то далеко отсюда. В этом сценарии она глядит в окно на неподвижный пейзаж — это, вне всякого сомнения, красная пустыня — и размышляет о том, чего ей удалось добиться. Ее день скоро придет, она это знает и ожидает его прихода с готовностью, окрашенной радостью ожидания.

Поменяйте детали, и один из этих исходов окажется более или менее соответствующим действительности. Который из них? Этого я не могу сказать с какой бы то ни было долей эмпирической точности. И хотя я никогда не узнаю правды, это не означает, что я перестал размышлять над загадкой ее последних дней. Я словно увлеченный, но не такой уж блестящий математик, который понимает, что ему никогда не решить определенное уравнение, и тем не менее все пытается его рассматривать, прощупывать, исследовать вплоть до своего последнего часа.