19-я жена

— Прошу вас. Всего на несколько минут.

— Нет! Господь отослал тебя прочь. Пророк открыл нам это. Я не смею пойти против его воли.

Я понимаю — трудно поверить, что люди на самом деле способны так говорить, но надо вот что принять во внимание: если вы никогда не знали ничего другого, если вашим единственным источником информации был Пророк, если по воскресеньям вы проводили по семь часов в церкви, слушая человека, утверждавшего, что у него прямая линия связи с Богом, человека, про которого твои мать и отец клянутся, что он Пророк, а твои братья и сестры, и учителя, и друзья, и все остальные вокруг тебя уверяют и убеждают тебя, что его слово — это слово Господа и что те, кого проклянет Пророк, будут навечно прокляты, то вы, скорее всего, тоже поверили бы в это. Вы просто не знали бы, как формируется сомнение. Какого только дерьма не наговаривал нам Пророк — а мы верили, верили всему, просто лопали все без остатка.

Например, он как-то сказал нам, что Европа разрушена в битве добра со злом. Европы больше не существует. Франции больше нет на карте. Он описывал пожары в Париже, трупы, плывущие по Сене, соборы, обратившиеся в каменную труху, волков, возвратившихся на Елисейские Поля. У меня не было причин этому не верить, я был не способен сомневаться в его словах. Все вокруг утверждали, что это правда. У нас не было ТВ, а когда я был мальчишкой, интернета еще не существовало, все, что мы знали, исходило от Пророка. Когда в Вегасе я впервые встретил француза, я был потрясен. Я на полном серьезе задал ему вопрос: «Как это вам удалось выжить?» Таков уровень промывания мозгов, о котором я говорю. Когда я впервые рассказал обо всем этом Роланду, тот поразился: «Ох, миленький, ты, должно быть, шутишь? Тебе бы в ток-шоу Опры[18] попасть или еще куда-нибудь в этом роде». Только я не шучу.

— Мне жаль, что такое с отцом случилось, — сказал я. — Уверен, вам и правда очень тяжело.

— Убирайся вон! Пророк не хочет, чтобы ты тут находился. Ты пугаешь детей. Разворачивайся и уезжай.

Окна стали заполняться лицами — их было восемь или десять, явившихся посмотреть вниз, на незнакомца, стоящего во дворе. Хоть кто-нибудь меня узнал? Хоть кто-нибудь задумался, насколько я соответствую тому, что наврано обо мне? Мне представился какой-то ребятенок — хотя бы один, — шепчущий: «Возьми меня с собой!» Представился крохотный пальчик, стучащий в стекло.

Теперь Рита встала прямо передо мной. Я чувствовал запах летних персиков, идущий у нее изо рта. Я постараюсь быть по возможности доброжелательным, просто скажу, что она, в своем платье в стиле «домик в прериях» и с дряблым узлом волос на затылке, полная противоположность тем, кого называют сексуально привлекательными. Солнце сморщило ее кожу так, что она стала подобна серой шкурке, а мрачная складка губ говорила, что эта женщина по-настоящему не смеялась и не трахалась уже лет пятьдесят.

— Джордан, мой долг — защищать их. Тебе это известно. Теперь, прошу тебя, уезжай.

— Защищать — от чего?

— Пожалуйста. Пока я не вызвала полицию. — А потом добавила: — Прости.

Полиция Месадейла. Кто захочет с ней встречаться? Я попрощался с Ритой и с Вирджинией и направился обратно к машине. Прежде чем сесть за руль, я обернулся и взглянул на дом. Теперь в каждом окне виднелось по двое ребятишек, от их носов туманились стекла. Уезжая назад по Филд-авеню, я думал о них. Как их зовут? Знает ли сама Рита их имена? Я задумался о судьбах моих братьев и сестер. Джейми теперь должно быть восемнадцать, так что его, видимо, уже вышвырнули отсюда. Шарлотте — семнадцать, скорее всего, ее уже выдали замуж. А Куини — двадцать. Вряд ли она еще живет в нашем доме. Вопрос лишь в том, сколько у нее теперь сестер-жен. Ну а что с младшими детьми? Я с ними так никогда и не сблизился. Они в большинстве своем оставались для меня безымянными — десятки девочек и мальчиков, которые попадались мне в коридоре, все светловолосые, веснушчатые, худые. Когда ты один из сотни, ты смотришь вверх, на старших ребят, ведь это они способны предложить тебе хоть чуточку любви, а малышей ты терпеть не можешь, потому что они занимают слишком много места.

Я так погрузился в мысли о бесчисленных и безымянных детях, что не сразу заметил за собой полицейскую патрульную машину. Коп неожиданно четко обозначился в зеркале заднего вида: темные очки над плотоядной ухмылкой. Левая ладонь плоско лежит на рулевом колесе, правая рука обнимает спинку сиденья. Я свернул в переулок, он последовал за мной. Я снова свернул, он тоже. Проехали мимо трех женщин, работавших на небольшом гумне. Они подняли головы, не выпуская из рук тяпок, лица их омывало сияние солнца.