1914 год. Начало

Примером может послужить поведение общественности в подобного рода ситуациях во время Крымской, Освободительной и японской войн. И, уж конечно, радикально настроенная часть интеллигенции не была в состоянии объяснить народу причины и смысл войны. Окончивший Гейдельбергский университет Ф. А. Степун вспоминал, насколько непохожими на германских интеллектуалов показались ему перед войной русские: «Объяснение этого в сущности невероятного факта надо, мне кажется, искать в традиционной незаинтересованности русской радикальной интеллигенции в вопросах внешней политики. История Франции сводилась в социалистических кругах к истории Великой революции и коммуны 1871 года; история Англии интересовала только как история манчестерства и чартизма. Отношение к Германии определялось ненавистью к Железному канцлеру за его борьбу с социалистами и преклонением перед Марксом и Бебелем. Конкретными вопросами русской промышленности и внешней торговли тоже мало кто интересовался. У эсеров они сводились к требованию земли и воли, у социал-демократов – к восьмичасовому рабочему дню и теории прибавочной стоимости. Не помню, чтобы мы когда-нибудь говорили о русских минеральных богатствах, о бакинской нефти, о туркестанском хлопке, о летучих песках на юге России, о валютной реформе Витте. Славянского вопроса для леворадикальной интеллигенции также не существовало, как вопроса Константинополя и Дарданелл. Ясно, что с таким подходом к политике наша кампания не была в состоянии облечь назревающую войну в осязаемую плоть живого исторического смысла. В нашем непосредственном ощущении война надвигалась на нас скорее как природное, чем как историческое явление. Поэтому мы и гадали о ней, как дачники о грозе, которым всегда кажется, что она пройдет мимо, потому что им хочется погулять»²⁹.

Эта особенность объективно делала определенную часть русского общества податливой различным формам вражеской, прежде всего немецкой, пропаганды. К ведению войны на «внутреннем неприятельском фронте», как это называл Э. Людендорф, в Берлине относились весьма серьезно: «Неужели Германия не должна была прибегнуть к этому могучему средству, действие которого она ежедневно испытывала на себе? Неужели не надо было подтачивать моральные устои неприятельских народов, как это, к сожалению, так успешно достигал у нас противник? Эту борьбу надлежало вести, во-первых, через нейтральные государства, и во-вторых, через линию фронта»³⁰. В этих высказываниях, написанных уже после войны, германский генерал удивительно откровенен, за исключением ссылки на вражескую пропаганду. Отличительным качеством действий немцев в войну, как известно, была ссылка на то, что первыми начали применять то или иное оружие их противники. Так было и с газами, и с авианалетами на города. Но то, что пропаганда в тылу через нейтральные государства поставлена по важности перед таковой же на фронте, звучит весьма убедительно. Таким образом, в качестве первичного объекта своих действий немцы избрали вовсе не полуграмотного солдата в окопе, а вполне образованного человека в тылу.

В начале предвоенного периода русское общество не успело попасть под влияние военных настроений – для этого нужно было время. Германский посол граф Ф. фон Пурталес вспоминал: «Хотя с момента опубликования мобилизации прошло уже 24 часа, Петербург еще 1 августа представлял собою картину удивительно спокойную. И сейчас не наблюдалось решительно никакого общего военного воодушевления. Отряды призванных под знамена запасных, которые отчасти проходили через город с музыкою, производили гораздо скорее впечатление людей удрученных, чем охваченных воодушевлением. Запасных провожали женщины, и нередко можно было наблюдать, что не только эти последние, но и сами запасные утирают выступившие слезы. Ни одной патриотической песни, ни единого возгласа не было слышно. Какая противоположность тому, что я немного дней спустя видел в Берлине!»³¹.

Да, в Берлине в эти дни обстановка была совсем иной. Правда, по донесениям русского военно-морского агента в Германии, настроения берлинцев претерпевали определенные изменения. 13 (26) июля жители столицы Второго рейха запрудили ее улицы, перед русским посольством произошли эксцессы. Потом накал страстей спал, но 15 (28) июля вышли экстренные газеты с текстом официального объявления Австро-Венгрией войны Сербии, начались новые, еще более многочисленные манифестации: «Однако на сей раз кроме возгласов «Да здравствует война!» раздавались возгласы «Долой войну!». Обе стороны старались перекричать друг друга, причем скопление и движение народа на нескольких улицах было очень значительное и временами прекращалось даже движение экипажей по Унтер-ден-Линден. Полиция действовала весьма энергично, и никаких враждебных демонстраций против нашего посольства более не было»³².