1916. Война и Мир

— Ему бы сейчас локти кусать, — сердито продолжал великий князь, — только ведь Георгий Александрович сюда не с футболистами приехал, а лёгкую атлетику судить… Мы даже в четвертьфинал попали стыдно!

— Ничего стыдного, — возразила Мария Павловна, — так жребий решил. И потом, датчане тоже в отборочных не играли…

Кто сказал, что женщины безразличны к спорту? Кто придумал, что состязания вызывают у них лишь зевоту и мигрени? Ничуть не бывало! Мария Павловна, молодая энергичная женщина, интересовалась спортом живейшим образом, и при случае сама любила посоревноваться, давая фору многим мужчинам.

Очень кстати появился стюард с холодным лимонадом. Дмитрий Павлович залпом осушил один бокал; взял второй, сделал глоток и принялся разглядывать проплывавшие мимо гранитные скалы, высящиеся из ярко-синей воды. Но мысли его против воли возвращались к футболу, к сокрушительной победе Германии. От воспоминаний к горлу подкатил комок. Дмитрий Павлович сглотнул, и Мария Павловна ещё крепче прижалась к его локтю.

— Всё позади, — по-матерински ласково приговаривала она, — всё уже позади, Митенька. Пойдём, а то перед гостями неудобно: я их пригласила и бросила…

— Ты же их не одних бросила, — попытался улыбнуться Дмитрий Павлович. — Вон их сколько! И потом, все взрослые люди, пусть придумают что-нибудь. В фанты, что ли, поиграют…

— Пойдём, пойдём, болтун милый…

Мария Павловна потянула брата обратно на корму прогулочного кораблика, где под тентом пряталась от зноя светская компания.

Глава VI. Санкт-Петербург. Про рок

Бурлюк продолжал потеть и пить пиво, а Маяковский разглядывал брошюру.

Издание было дешёвое. Грубая бумага за время путешествия в давидовом кармане потёрлась и намокла. Рисунок на обложке изображал двух гладиаторов: один, выронив щит, лежал навзничь; второй припал на колено и наносил удар милосердия, пронзая копьём грудь поверженного.

— Учитель и ученик. Разговор. Сочинение Велимира Хлебникова, — прочёл Маяковский под рисунком. — Херсон, тысяча девятьсот двенадцатый год. Свеженькая…

— Первая Витина книженция. Всего месяц как вышла, — сообщил Бурлюк. — А рисовал Володька, брат мой… Уж не обессудьте, что в таком виде: жарища, с меня льёт, как в бане.

Маяковский брезгливо перевернул несколько слипшихся от пота страниц.

— А где стихи? — спросил он. — Текста кот наплакал, цифры, таблицы…

— В том-то и дело! — Бурлюк сверкнул глазом. — Стихи для Вити — это слишком просто. Частный случай, как говорят математики. Есть художники слова, есть художники карандаша или красок… А Велимир Хлебников — художник вообще! Вот у кого поучиться глобальности мышления… Знаете, что у вас в руках? Бомба! Настоящая бомба, доложу я вам!

Маяковский восторгов Бурлюка не разделил и усмехнулся:

— Ну, уж бомбу-то мне в руках держать доводилось. И это на неё похоже мало, — он разгладил влажную страницу и начал монотонно читать наугад, прыгая через строки. — Бег бывает вызван боязнью, а бог — существо, к которому должна быть обращена боязнь… Также слова лес и лысый, или ещё более одинаковые слова лысина и лесина… Лес есть дательный падеж, лысый — родительный… Место, где исчезнул лес, зовется лысиной… Также бык есть то, откуда следует ждать удара, а бок — то место, куда следует направить удар…

Он поднял глаза на Бурлюка:

— И это вы называете бомбой? Смешно! Лес и лысина — одно и то же слово в разных падежах? Что за… Нет, интересно, конечно. Интересно. Неожиданный такой эксперимент, вполне футуристичный…

Теперь уже пришёл черёд Бурлюку возмутиться:

— Вы говорите, интересно?! Смешно, говорите?! Вот вся эта чушь — футбол и прочее перетягивание каната, всё это — действительно смешно. А вы только что прочли гениальные строки! Велимир нащупал путь к началу начал… Представьте наш мир давным-давно, миллионы лет назад. Всё есть, а человека ещё нет. Нет носителя сознания, понимаете? И некому понять, что это такое вокруг и зачем оно возникло. Пока людей, пока нас с вами нет — нет и смыслов того, что уже есть…

— Вам голову напекло, Давид Давидыч, — участливо сказал Маяковский, — выпейте ещё пива. Может, отпустит…

Но Бурлюк только отмахнулся:

— Вы послушайте! Изначально у всего сущего смысла нет. Никакого смысла ни у деревьев, ни у реки… И у солнца этого, будь оно неладно, тоже сначала никакого смысла нет! Вернее, смыслы есть, но они схлопнуты, спрессованы вот так… — Давид сложил свои большие розовые ладони. — А потом появляется человек, и начинает их открывать, один за другим, всё шире и шире, и пытается выразить словами смысл реки и солнца, бега и бога…

Подперев щёку кулаком, Маяковский проследил за ладонями Бурлюка, которые медленно двинулись в стороны, и насмешливо закончил:

— …а как только смыслы раскроются и потеряют бдительность — сразу появляется Хлебников и путает их так, что уже и леса от лысины не отличишь.