— Эх, Владим Владимыч, — вздохнул в сердцах Бурлюк и, схватив со столика кружку, прервал речь добрым глотком пива. — Вы видите и слышите только то, что здесь и сейчас. А надо стремиться увидеть и услышать всё, от начала времён, и до сих пор, и дальше…
— …и ныне, и присно, и во веки веков, — опять продолжил Маяковский, по-церковному напирая на «о». — Аминь!
Бурлюк с сожалением глянул на молодого товарища.
— Вы ещё не раз вспомните этот разговор, — пообещал он. — Велимир открыл несколько правил, которым подчиняются судьбы народов и государств. Все эти цифры в книжке — законы рока! Понимаете, история раз за разом повторяется…
— Тоже мне, новость! — фыркнул Маяковский. — Что история повторяется, это ещё Гегель сказал. Мне товарищи после второго ареста почитать давали.
— Да погодите вы со своим Гегелем! Одно дело — просто сказать, а другое — найти закон, по которому это происходит. Например, Витя рассчитал, что периоды между началами государств делятся на четыреста тринадцать лет. Великие походы, потерпевшие неудачу, разделяет девятьсот пятьдесят один год. А падения империй и гибель свобод происходят через тысячу триста восемьдесят три года…
— Так-таки и происходят?
— Вы не поленитесь, почитайте, в книжке все даты перечислены! И про войны арабов с китайцами почитайте, и про Петра Первого со шведским Карлом, и про то, как японцы накостыляли нам в Порт-Артуре и Цусиме… Если сложить годы, которые главные православные страны существовали до первой утраты свободы, то получится ровно столько, сколько существовала их мать — Византия. Скажете, случайно? Или вот: через четыреста тринадцать лет после объединения Англии немецкие города создали Ганзейский союз, а через ещё четыреста тринадцать лет к России присоединилась Украина. Это было в тысяча шестьсот пятьдесят третьем году — значит, в две тысячи шестьдесят шестом случится ещё какое-то великое слияние народов.
Маяковского рассказ не впечатлил:
— Через сто пятьдесят лет… Поди, проверь! Эдак что угодно связать можно. Дат в истории много. Тут сложил, там поделил — что-нибудь обязательно сойдётся.
— У Велимира не что-нибудь, а всё сходится! И особенно в российской истории, — заявил Бурлюк и поднялся. — Давайте-ка пойдём отсюда. И вот ещё что… По Витиным расчётам в семнадцатом году случится крах великой империи. Говорит, семнадцатый год — роковой. Правда, работу он пока не закончил, а потому не может сказать наверняка — Англия падёт или Россия развалится… Скорее, всё же Англия. Книгу я вам дарю. Найдите время спокойно почитать, не пожалеете…
Уже стоя друзья сделали по последнему глотку пива, синхронно стукнули донцами пустых кружек о столик — и двинулись по набережной в сторону Зимнего дворца, полыхающего пурпуром стен. Смешливые институтки провожали их взглядами, а встречные расступались перед этой странной парой: одноглазым белым богатырём — и одетым в чёрное худым юношей, на голову возвышающимся над светлыми ажурными зонтиками фланирующих дам.
На Дворцовом мосту, падая, тяжело ухали брёвна, трещали и шлёпали доски, визжали выдираемые гвозди, стучали топоры…
Из сияющих граммофонных раструбов на прогулочных судёнышках над Невой перекликались голоса Анастасии Вяльцевой, Михаила Савоярова и Юрия Морфесси:
— Когда эвакуируюсь с пирушки я домой, всегда полемизирую с дурацкою луной… как хороши те очи! Как звёзды среди ночи… Я мила друга знаю по походке, он носит серые штаны…
С пластинок надрывали душу цыганские хоры Николая Шишкина и Егора Полякова:
— Нанэ цо-оха, нанэ га-а-ад! Мэ кинэл мангэ ё да-ад…
Сочный бас Фёдора Шаляпина вплетал в эту какофонию песню о русской дубине, и всех вместе заглушал духовой оркестр из пяти музыкантов, игравших на большом паровом катере у причала.
По мостовой вдоль фасада Адмиралтейства цокотали подковами кони и катили скрипящие рессорами пролётки. Оставляя за собою шлейф едкого бензинового перегара, протарахтел маленький ярко-голубой
— Жуть, — кивнул на них Маяковский.
— Здесь так заведено, — пояснил Бурлюк. — У каждой таксомоторной компании свой цвет.
— Фантазии маловато. Я б им такого намалевал… Заказец не организуете, Давид Давидович? Десять процентов ваши!
Друзья перебежали через дорогу к Адмиралтейству прямо перед большим белым автомобилем. Лязгнул тормоз, шины скрипнули по брусчатке; шофёр в светлом форменном френче и тёмной фуражке яростно потыкал кулаком резиновую грушу сиплого клаксона. Из салона выглянул патлатый пассажир с мужицкой бородой.
Маяковский проводил автомобиль взглядом и сказал восхищённо:
— Вот это я понимаю, моторище! Франция, «Панар-Левассор», кузов «ландоле»…
— Компания РТО. «Белые таксомоторы», как нетрудно догадаться, — пояснил Бурлюк и с интересом взглянул на юного спутника. — А с каких это пор вы в автомобилях разбираетесь? «Панар-Левассор», понимаете ли…
Они повернули на Дворцовый проезд к Невскому проспекту, и тут в раскалённом воздухе звонко бабахнуло. Маяковский вздрогнул и недоумённо поглядел на Бурлюка.