1917–1920. Огненные годы Русского Севера

20 февраля на «Минине» было перехвачено радиосообщение из Архангельска, в котором новые местные власти инструктировали командиров слабосильных ледоколов «Русанов», «Сибиряков» и «Таймыр», застрявших во льдах. «…не отвечать на наше радио и ночью не поднимать опознавательных огней. <…> они были обнаружены нами в полях, так называемых торосов, то есть наиболее сжатых льдов, <…> когда стемнело, адмирал отдал им распоряжение поднять опознавательные огни, что и было ими исполнено. Около 8 часов вечера “Минин” медленно, имея наготове пулеметы, подошел к ним <…>, эта картина освещенных ледоколов с быстро двигавшимися на них вооруженными людьми среди окружавшей нас мертвой ледяной пустыни производила незабываемое впечатление и могла бы служить прекрасным сюжетом для кинематографической фильмы»[705]. Ночью началась перегрузка угля и пересадка людей с застрявших ледоколов на «Минин». Но неожиданно для пассажиров «Минина» к нему стал приближаться ледокол «Канада», вскоре красный ледокол открыл артиллерийский огонь, на который «Минин» не мог отвечать, т. к. между ним и «Канадой» были застрявшие ледоколы. «Минин» сменил расположение и открыл ответный огонь. Вооружение двух судов было примерно одинаковым – 75-мм артиллерийские орудия. Но опытные артиллерийские офицеры на «Минине» попали в «Канаду», и корабль, развернувшись, стал уходить. Закончив перегрузку угля и пересадку нескольких десятков офицеров, «Минин» продолжил свой путь. Последний приказ «Минина» оставшимся ледоколам: «Следуйте за мной» – носил несколько иронический характер: с пароходов забрали весь уголь, но и при его наличии застрявшие во льдах суда не могли двигаться, в отличие от лучшего русского ледокола «Минин».

Пересадка шла не только в одном направлении. На оставшийся пароход «Русанов» были пересажены член правительства Соколов и его секретарь Новиков. Во время эвакуации Архангельска, по распоряжению генерала Миллера, Соколов был пересажен с ледокола «Канада» на затертый во льдах пароход «Русанов», т. е. фактически был выдан в руки большевиков. Большевистская команда привела пароход на Икоганьгу, где власть перешла в руки заключенных. Чайковский в письме Миллеру писал о выдаче Соколова: «Не сомневаюсь я также и в том, что в историю Временного Правительства Северной области, несмотря на очень много хорошего для населения области, и несмотря на Ваши личные громадные заслуги перед ним, и на каторжный труд таких работников, как, например, Петр Юльевич (Зубов. –Л. П.), войдет все-таки с очень нелестной славой, хотя бы благодаря позорному инциденту с Борисом Соколовым…»[706]

21 февраля на «Минине» было перехвачено радиосообщение из Мурманска о восстании рабочих, захвативших город. Миллер в своем письме Сазонову жалеет брошенных им офицеров и солдат и лицемерно пишет: «…самомнением не заражен, сделал что мог и как умел и в одном только чувствую угрызения совести, что в критическую минуту оказался не с теми, кто всем рискует на фронте, а на пароходе, отвезшем меня не в Мурманск, а в Норвегию, за что меня вправе будут упрекать те, кто с таким трудом ныне пробивается в Финляндию»[707]. Но восстание в Мурманске было во многом спровоцировано действиями Миллера и Квецинского. Руководству Мурманского края и командованию Мурманского фронта ничего не было сообщено о событиях в Архангельске. Они не знали, что Архангельского фронта не существует и только небольшие отряды отступают на Мурманск. В последней телеграмме Квецинского командующему войсками Мурманского района генералу Скобельцыну, отправленной перед тем, как Квецинский сел на ледокол, сообщалось только, что командующий выехал к войскам. О перевороте в Архангельске в Мурманске узнали из сообщения архангельской радиостанции, которую при паническом бегстве забыли вывести из строя.