1917–1920. Огненные годы Русского Севера

Эвакуация из Архангельска проходила в обстановке чудовищной неразберихи и отсутствии компетентных ответственных лиц. Многие высшие гражданские и военные чины, даже министры правительства не были вовремя предупреждены об эвакуации. Вечером 18 февраля на последнем заседании правительства на вопрос Соколова об изменении плана эвакуации Миллер ответил: «Нет, завтра 19 февраля в три часа дня весь гарнизон города Архангельска, штабы, начнут отступление на Онегу». В полночь с 18 на 19 февраля, прощаясь с членами кабинета, Миллер повторил: «Итак, господа, завтра в три часа начинается эвакуация Архангельска»[697]. Но уже в это время, в течение всей ночи и раннего утра, шла погрузка штабов, морских офицеров и отдельных ведомств, которых успели предупредить, на ледокол «Кузьма Минин» и яхту «Ярославна». При этом даже такое важное учреждение, как Управление полевого военного прокурора и военно-окружного суда, служба в котором являлась достаточным основанием у красных для смертного приговора, не было вовсе предупреждено об эвакуации. Только благодаря случайной встрече 18 февраля с Костанди Добровольский узнал, что ему и его подчиненным нужно как можно скорее покинуть город. После многочасового ожидания на морозе сотрудников с семьями, не дождавшись обещанных им подвод для эвакуации, он узнал, что бежать можно морским путем. Распоряжавшийся эвакуацией Чаплин разрешил посадить на судно всех чинов его ведомства вместе с семьями. Если бы не личная инициатива Добровольского, то они все остались бы в Архангельске. Ряд учреждений, как, например, Управление артиллерийского снабжения, не были предупреждены и остались в городе. Чаплин, спешивший как можно скорее посадить морских и штабных офицеров с семьями на суда и вырваться из города, даже отказывался начать погрузку 175 раненых офицеров, отвечая на все просьбы: «Нет места. Чего вести раненых, все равно им здесь ничего плохого не сделают»[698]. В конце концов, с большим трудом, только благодаря энергии доктора Красного Креста Кормера, раненые были посажены на суда. Миллер и его окружение особенно поспешили с отъездом после того, как над броненосцем «Чесма» взвился красный флаг, а в городе шли бурные большевистские митинги и все сидевшие в тюрьмах, как большевики, так и уголовные элементы, были выпущены на свободу. Но когда уже решили, наконец, тронуться, выяснилось, что забыли личную охрану Миллера, состоящую из датчан (104 человека). После прибытия датчан вспомнили, что забыли предупредить танкистов, а в это время на берегу разыгрывались душераздирающие сцены. Зеленов писал: «Не предупрежденные о бегстве, а поэтому запоздавшие, многие офицеры пущены не были. На глазах у счастливчиков, уже стоявших на борту яхты, не будучи пущен на пароход, уходя в город, или сам застрелился, или был застрелен офицер, всю кампанию проведший на ответственном и тяжелом посту. Некоторые из граждан на коленях умаляли взять их. И в тот момент, когда головные беглецы Двинского фронта стали появляться в городе, – пароход стал отходить от пристани. Только один счастливчик успел подбежать, задыхаясь, к отходящему пароходу и, будучи узнан товарищами, по канату был поднят на борт»[699]. Еще более трагическую картину дает Соколов: «“Минин”, легко разрезая двинский лед, начал пробираться к морю. Проходит мимо Соломбалы. Видят, отдельные черные точки бегут по льду к нему – это офицеры, настигшие пароход в Соломбале. Вот одна фигура падает в полынью, ее хотят вытащить, вода ледяная, замерзает. В конце концов, тонущий офицер вытянут и принят на борт “Ярославны”. Это полковник Козлов»[700].

4 марта 1920 г. с борта ледокола «Кузьма Минин» Миллер писал Сазонову: «В настоящее время у меня 220 сухопутных офицеров, около 100 морских, около 50 солдат, 40 матросов, 66 гражданских и военных чиновников, 7 врачей, около 100 дам, большей частью жены офицеров, едущих туда же, некоторые жены офицеров, оставшихся на фронте, и около 65 детей»[701].