1917: Да здравствует император!

– Он именно в том положении, и вы это прекрасно знаете. А вот мы точно не в том положении, чтобы долго торговаться. Революция обречена, контроль нами утерян, и события происходят сами по себе. Еще вчерашним вечером в наших руках было все, за ночь ситуация изменилась, а сегодня днем она стала безнадежной. Признайте это. После гибели Керенского у меня пропали последние иллюзии в том, что можно переломить обстановку. После нескольких случаев открытия огня по толпе больше никто не желает идти на штурм чего бы то ни было. И это значит, что прибытие войск в столицу лишь вопрос времени. А уж когда они прибудут, то вряд ли вы ожидаете, что кто-то будет им всерьез сопротивляться. Более того, новый царь объявил всем прощение, и вряд ли кто захочет нарываться на новые неприятности. Думаю, что войска петроградского гарнизона в лучшем для нас случае просто разойдутся по казармам. А в худшем… Ну, вы меня понимаете.

Помолчали. Затем Родзянко все же возразил:

– А с чего вы взяли, что мы не контролируем настроения в городе? С чего у вас такой обреченный взгляд на вещи? Революционные идеалы…

– Ах, оставьте, милостивый государь, ваши возвышенные речи! Ответьте мне на один вопрос, лишь на один вопрос – вы можете дать команду в Царское Село освободить из подвала семью Николая Второго?

Повисло напряженное молчание. Наконец председатель Госдумы нехотя признал:

– Нет.

Милюков согласно кивнул.

– Вот видите – нет. И отнюдь не потому, что вы не согласны такой приказ отдать, а потому, что никто его выполнять не будет, и вы это прекрасно знаете. Ведь так?

– Так…

– Ну вот. Так о чем же мы с вами вот уже битый час толкуем? – Лидер кадетов удивленно вскинул брови. – Ведь все уже ясно не только нам с вами, но и любому человеку на улицах Петрограда! Так зачем мы делаем вид, что это не так?

– Ладно, допустим. – Родзянко порядком раздражала манера Милюкова рассказывать ему азбучные истины с таким видом, как будто он учитель, а Михаил Владимирович Родзянко лишь нашкодивший гимназист. – Что вы хотели сказать про встречу с господином Джонсоном?

– Я рад, что вы помните, с чего мы начали, – не смог не съязвить Милюков, но дальше продолжал уже со всей серьезностью: – Государь…

– Государь? – тут уже не мог удержаться от иронии сам Родзянко. – Вы его что же, уже признаете государем?

– Государь-государь, не перебивайте, будьте так добры, а то мы с вами будем ходить вокруг и около, так и не перейдя к сути. – Павел Николаевич досадливо поморщился. – Суть же вот в чем. Господин Джонсон передал нам следующее предложение, состоящее из нескольких пунктов. Первое – в связи с воцарением нового императора, Государственная дума делает заявление о том, что общественный кризис преодолен, призовет всех к восстановлению спокойствия и порядка в стране, выразит в заявлении свои верноподданнические чувства к новому государю, а также надежду на то, что обновленная власть совместными усилиями построит обновленную Россию и приведет страну к победе в войне. Второе – естественно, примет единодушную присягу новому императору. Третье – заявит о начале работы над ускоренным принятием пакета так называемых «народных законов», перечень и примерное содержание которых мы получим от императора.

– Да что он себе позволяет! – Родзянко в гневе хлопнул ладонью по столу. – Он нам еще будет диктовать содержание принимаемых Думой законов? Это возмутительная и вызывающая атака на российский парламентаризм, и мы…

– Что – мы? – Милюков с интересом разглядывал главу российского парламентаризма.

Однако Михаил Владимирович лишь нахохлился и буркнул в ответ:

– Это возмутительно.

И замолчал. Павел Николаевич несколько мгновений подождал и, не дождавшись ответа, продолжил излагать пункты требований проклятого царизма к русскому парламентаризму:

– И наконец, четвертое – мы изберем народного председателя правительства, который заявит о верности новому императору и всему русскому народу.

– И кто это будет? – с подозрением спросил Родзянко.

– Я.