1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций

Конечно, со мной согласятся не все. Обращаясь к событиям 1917 года, многие видят демократизм постфевральской России уже в том, что в ходе революции происходит падение самодержавия. Согласно прочно укоренившейся исторической мифологии, после падения монархии Россия, как по мановению руки, превращается в самую свободную, самую демократическую страну в мире. В самом деле, многие ещё со школьной скамьи помнят соответствующее высказывание В. И. Ленина. А если Ленин сегодня кого-то не устраивает, то можно поискать соответствующие цитаты и у других лидеров революции. Особенно много рассуждений о демократизме Февраля разбросано по работам разных лет меньшевистских авторов. Так, И. Г. Церетели в одной из своих книг буквально пел хвалебный гимн постфевральской «демократической России», уверяя, что жила она в «обстановке абсолютной свободы», «по самому совершенному избирательному закону», тогда как «самые консервативные элементы» не осмеливались оказывать противодействия «широким демократическим реформам» и «влиянию демократических идей»[372]. Но можно ли безоглядно доверять всем подобным суждениям?

Если даже представители различных политических партий не лукавили, а действительно были уверены в демократизме послефевральской России, перед нами суждения представителей одного и того же, причём очень узкого социального слоя, а именно радикальной политической интеллигенции. Получив возможность входить в правительство, вернуться из эмиграции, открыто выступать перед многотысячной аудиторией, они вполне могли поверить в наступление «Царства Свободы» и убедить в своей правоте многих сторонников. Но что если всё же подойти к определению Февраля как революции демократической с известной долей скепсиса и посмотреть, что он мог означать в жизни, как теперь говорят, «маленького человека» – рядового участника событий? При взгляде с такого ракурса картина не будет выглядеть столь однозначно радужной.

В начале 1917 года действительно многие могли желать отречения Николая II. Но это не значит, что даже среди оппозиционных деятелей все были сторонниками республиканского строя. Что же касается русской глубинки, то туда кипевшие в столицах страсти вообще практически не проникали, и недовольство властью проявлялось не в таких политизированных формах. Многие крестьяне, солдаты и даже рабочие не представляли никакого политического устройства, помимо того, к которому они привыкли с детства[373]. В силу этого падение самодержавия означало для страны уничтожение не только авторитарной, но и авторитетной, привычной для большинства формы правления. Можно сказать более определённо: происходило разрушение национальной государственности как таковой.

Сегодня, сто лет спустя, становится очевидным, куда могла привести дорога, начатая Февралём. Для России государство являлось гораздо большим, чем просто государством – это был особый защитный механизм, особый сберегающий нацию слой. Современные учёные определяют Россию как страну с недостаточным совокупным прибавочным продуктом, что подразумевает необходимость централизованного изъятия необходимого прибавочного продукта у разрозненных хозяйствующих субъектов для решения общенациональных задач, в том числе связанных с обороной (к слову, в 1917 году Россия как раз находилась в состоянии войны). Разрушение государства было чревато гибелью всего общественного организма. Именно эта угроза возникла в результате февральских событий.