1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским

Уйма вещей были в СССР на подходе. Им бы дать время сомкнуться в неизвестное свободное русское целое. А мне все твердят: поглядите, как развивался Запад! Да ведь Запад забрел в такую бездну социального отчаяния, к такому обрыву Европу и все человечество подвел в 30-е годы! Я уже не говорю про мировые войны, первую и вторую. Какие катастрофы пережил Мир и каким опытом обогатился от нашего импульса и нашей неудачи. Почти все: и Новый курс Рузвельта, и фашизм, и европейское социальное государство – строилось под ленинским знаком вбирания человеческой массы во власть. В распорядительство государства, которое брало под защиту целые слои населения.

Нынешнее преуспеяние Запада выросло из мировых катастроф, своих и наших. Соучаствуя в перипетиях человеческой жизни, вмешиваясь и порождая коллизии, которых без нас не могло быть.

– Может, и Второй мировой войны не могло быть без нас?

– Но тогда и великого итога той войны без нас не могло быть. Не было бы ни современной Европы, ни ООН, ни красного Китая, ни чуда добровольной деколонизации. Мы заплатили собой за то, что другие в Мире нечто приобрели, – и так не впервые в истории. Наше отличие в том, что сталинским запретом изучения природы человеческих вещей мы опоздали на полвека. Мы Западу передарили свою альтернативу. А у себя дома задавили русскую альтернативность.

66. Катастрофа русской революции создала современную Европу

– Достоевский, один из наших самоопределившихся русских, называл Европу расширительно европейским человечеством. Поколения действующих людей болезненно настойчиво мыслили человечеством, поскольку ощущали себя бессильными устроить жизнь России изнутри ее. Почему так – долгий разговор. Он уводит в эпохи, когда Русь вломилась в мировой процесс, еще не став, собственно, Россией. После монгольского нашествия, не будь которого, все бы пошло бы иначе. Нормально ли состояние, когда Россия ни разу не нашла достаточного равновесия между тем и другим?

Нам кажется, будто европейская мысль всегда шла в русле разнообразия? Но это не так! XVIII век позволял себе роскошествовать разнообразием, но он закончился Французской революцией, а та загнала пирующий разум на университетские кафедры! И на этом пятачке, с университетской кафедры, Гегель, уйдя от Канта, мудро распределявшего добро и зло, увязал их в едином процессе. Философия может что-то сказать людям об их сущности, если вбирает в предмет на равных началах добро и зло, вершины и падения. Вбирает, не уравнивая. Что такое, по Гегелю, хитрость абсолютного разума, которую люди с тех пор многократно переживали? Что за мистический ход? Абсолютный, неукротимо шествующий сквозь природу к человеку, разум застревает в человеческой истории. Он не освободится, не придет в движение к себе без содействия людей. И люди содействуют – со страстью, которая всегда приводит к иному, большему, чем им нужно! А за это они расплачиваются.

Движение к «большему, чем надо» и есть история. Она же есть утопия, и она есть революция. Все это пережила Европа, пока не одомашнилась и не остановилась – если, вообще говоря, она сможет остановиться. Сегодня мы знаем Европу отвердевшей, но мы помним ее и расплавленной. Мы знали ее во времена Сопротивления, знали в 1968 году, и неизвестно какой увидим еще!

В Марксе идея «единс твенного единства» людей получила предельное завершение – в мысли, не в действии. Сегодня пишут, что Маркс считал социализм осуществимым в развитых индустриальных странах, а не в полудеревенской, полуанархистской России. Да Маркс вообще не считал, что коммунистическая революция осуществима одной группой стран! Если она и начнет осуществляться в какой-то группе (как он думал, предводителем станет Англия), то «страны начала» должны будут принудить всех остальных к вхождению в новое русло. Не делай из Маркса добряка – он очень жесткий мыслитель. Императивом Маркса была коммунистическая революция, одноактно вовлекающая в себя всех. Другой вопрос, как он это решал и на какие сомнения наткнулся. В какой-то момент он интеллектуально вышел на то, что идея едино-направленного развития неосуществима, в силу более глубоких обстоятельств.

– Почему Маркс не окончил «Капитал», отчего его оборвал? В чем смысл последней самокритической фазы его жизни?