1918 год на Украине

После разговора с Крейтоном я вызвал полковника Сперанского и передал желание подчиненных поговорить с ним. «Передайте, что я как-нибудь приду». – «У меня здесь лошадь, господин полковник». Сперанский замялся. «Ну хорошо, я сейчас». И через полчаса дровни подвезли нас к позиционной хате. «Здравствуйте, господа, в чем дело?» – говорит, входя, Сперанский и принимает неприступно боевой вид. Один из офицеров рассказывает ему, как рисуется нам положение, и спрашивает: «Что же делать, господин полковник?» – «Ждать приказа главнокомандующего князя Долгорукова, – грубо отвечает Сперанский. – Вас, кажется, кормят, платят вам 40 рублей суточных – так вы и ведите себя как за 40 рублей… В случае наступления – мы отойдем на наши резервы…» – «Куда же это? В Киев, господин полковник?» – «Куда? Не знаю. Это будет в приказе», – отвечает, вставая, Сперанский.

Дальнейшие разговоры излишни. Что-либо выяснить невозможно. Некоторые, более решительные, офицеры самовольно уходят в Киев. Другие, менее решительные, с остатком сознания «дисциплины» и с чувством товарищества остаются ждать конца.

В этот день – 13 декабря 1918 года – вечером мы получили приказ выступить на железнодорожную будку и вместе с другими частями сменить на передовой линии Житомирский отряд.

Мы выступили. Бившая весь день артиллерия противника с темнотой смолкла. Вечер поздний, холодный. Крепкий мороз. Злой ветер протяжно воет на штыках. Метет поземка. Человек 20 – по узкой дороге – мы движемся в темном поле. Блеснул огонек. Дошли. Будка.

В сырой, нетопленой комнате, освещенной огарком свечи, заваленной камнями и какими-то столярными принадлежностями, лежат в обнимку с винтовками люди в серых шинелях. Кто-то пробует тут же согреть чай, раздувая на камнях огонь…

Мы сменили Житомирский отряд. Нами командует полковник Сперанский. Его штаб – в противоположной будочке сторожа. Наши люди разошлись по караулам. Мне с четырьмя офицерами приказано обойти дозором линию фронта, проверить часовых. Вышли. Сильный ветер разогнал сгрудившиеся, тяжелые тучи. Остались легкие, серые. Они несутся в лунном свете, то скрывая, то обнажая желтый диск. Ночь – красивая. Пять фигур, сразу ставших в поле маленькими и беспомощными, с раздуваемыми ветром шинелями идут узкой тропой к первому караулу. Прошли с версту от будки. Из чернеющей на снегу дыры вылезла темная фигура с винтовкой на изготовку. «Кто идет?!» – глухо, взволнованно долетает крик. «Свои». – «Пропуск!» – «Мушка». Иду к начальнику караула. Позади сереющей линии окопов в маленьком блиндажике сидят, плотно прижавшись друг к другу, шесть человек. Сидят молча. «Ну как, ничего не замечали, господин капитан?» – спрашиваю я начальника караула. «Ничего как будто, – нехотя отвечает капитан. – «Да в такую пургу и не заметишь ни черта». Поговорили. Вылез. Иду дальше. Опять охватил злой ветер, засыпает снегом. Идем версты полторы до второго караула. От второго – к третьему – четвертому. Все спокойно. В караулах сидят по 6-7 человек. Это и есть «фронт».

Вернулись на будку. Доложили, что все спокойно. Повалились на каменный пол, плотно прижимаясь друг к другу от холода. Но не спится. Даже не дремлется. По телу бежит мелкая, нервная дрожь – не то от стужи, не то от неприятного предчувствия.

До вечера артиллерия противника гудела без перерыва, как будто начиналась подготовка. Теперь тихо, ни выстрела. Но к утру все ждут наступления. Было около трех часов ночи, когда где-то далеко влево – неприятно громыхнуло первое орудие. В будке все вздрогнули, насторожились. «Началось», – сказал кто-то. За первым снарядом как будто сорвалась стая – грянули залпы, один за другим. По всему фронту от Красного Трактира до нашей будки засвистали, лопаясь, шрапнели, заревели гранаты…

* * *

По всему фронту гремит, гудит артиллерия. Влево, в Красном Трактире, и вправо, у Святосилка, трещат винтовки и пулеметы. Ясно: с рассветом начнется общее наступление на Киев.

В будке все встали, взяли винтовки. Внутри – в груди, что-то неприятно сосет и тянет. Конец авантюры. Каков-то он будет?..

Бороздя черное небо, свистят снаряды и звонко лопаются на мерзлом снегу. «Господин полковник, надо на батарею передать, чтоб стрельбу открыли», – говорит кто-то Сперанскому. «Да, но телефон не действует», – отвечает Сперанский. В углу комнаты, низко нагнувшись над трубкой, кричит телефонист… Но безответно. Провода порваны… «Разрешите, я сбегаю на батарею, господин полковник», – говорю я. «Бегите, скажите, чтоб из всех орудий огонь открыли», – отвечает Сперанский.

Бегу белесо-темным полем. По всему фронту ревет артиллерия, гула отдельных выстрелов не слышно. Общий рев – словно кипит адский котел. Добегаю до Жулян. Уже сереет рассвет. Видны наши орудия. 8 пушек с приподнятыми кверху дулами молчат. Около них несколько темных фигур.