1918 год

– Германский комендант станции предлагает прицепить наши вагоны к их эшелону.

Иду благодарить за любезность. Немец в свою очередь желает счастливого пути и успеха».

Приехал нас проводить какой-то старичок-генерал, надевший ради этого случая золотые погоны. Раньше я его встречал на улице в стареньком беспогонном кителе. Нас всех это очень тронуло. Лично никто генерала не знал. Незадолго перед отходом поезда явился адъютант коменданта Лубен и передал мне от имени майора, что он желает всем едущим счастливого пути и счастливого возвращения домой. Генерал Александрович тоже прислал своего адъютанта проводить нас и пожелать всего хорошего всем нашим – и офицерам, и солдатам приятно. На прощание столько внимания со всех сторон. И русский генерал, и украинцы, и немцы… Начальник станции пригласил к себе офицеров перекусить. Оказался настоящий завтрак с гетманской водкой.

Подали товарные вагоны. Выстраиваю добровольцев на перроне. Делаю перекличку…

Юнкер Лисенко щелкнул затвором фотографического аппарата. Через десять минут едем.

По вагонам!

Германские часовые оттесняют провожающую публику. Какая-то гимназистка протягивает цветы. Громкий говор у переднего вагона. Женский голос выкрикивает:

– Костя, милый, не пущу… не пущу…

Высокая худая старушка обняла моего единственного студента Костю Шулкова. «Он ехал тайком, зная, что дома не согласятся. Отправился якобы в Киев, но ночью пробрался в казармы и несколько дней никуда не выходил. В последний момент, когда уже ехал на вокзал, увидела кухарка, возвращавшаяся с базара.

– Вы начальник эшелона?

– Так точно.

– Зачем вы приняли моего Костю? Он еще ма-аленький…

У старушки дрожит подбородок и глаза полны слез. Показываю инструкцию. Принимать не моложе 17 лет. Разрешение родителей не требуется. Шулкову двадцать первый.

– Если ваш сын не пожелает ехать, я уничтожу его подписку, но говорите с ним сами…

Отвожу взволнованного красного Костю в сторону.

– Пройдите с мамой на вокзал и решайте скорее. Остается семь минут.

Перед самым отходом поезда Шулков вернулся в вагон уже спокойный и радостный. Они прошли на квартиру начальника станции и там, видя, что уговоры не действуют, старушка благословила «маленького Костю» и распрощалась с ним»[289].

Подходит германский эшелон. Нас прицепляют к нему. Последние прощальные поцелуи. Свисток – и тихо поплыла платформа. На ходу выпрыгивают последние провожающие. Крики «ура». В обоих вагонах одновременно запели «Боже, Царя Храни».

Быстрей и быстрей идет поезд. Здесь спуск к Суле, и вагоны начинает бросать из стороны в сторону. Мелькают багрово-красные клены, темная зелень дубов. В открытые двери прорываются яркие блики солнца. Уже далеко позади осталась станция, гимназистки, старик-генерал, германские солдаты, а добровольцы все поют и поют «Боже, Царя Храни», потом «Славься, славься…» и опять гимн. Вот опять виден их родной город, весь белый, радостный. Среди зелени парка горят купола монастырской церкви, недалеко красные корпуса казарм.

– Смотри, Володя, вот наш дом виден… Гимназия… Окружной суд…

– Прощай, Лубны!

– Хлопцы, а ведь некоторые из нас не вернутся…

– Мишка, опять заскулил.

– Господа, споем на прощание: «Ще не вмерла», последний раз…

– Ну, это не стоит… Гимн, господа!

Опять поют. Потом все понемножку затихают. Хочется лечь, заснуть после встряски последних часов. Скоро в вагоне сонное царство. Только новички никак не могут приспособиться к лежанию на полу, перестилают шинели, подкладывают поудобнее мешки, переворачиваются с боку на бок. Потом и они кое-как засыпают.

Харьковский вокзал. Когда поезд подходил к перрону, добровольцы опять запели гимн. Публика смотрит с любопытством. Некоторые снимают фуражки.

– Смотрите, господа, и дядьки[290] шапки снимают!

В нашем эшелоне есть уже, к сожалению, дезертир. Один солдат, записавшийся в деревне и толком не знавший, что такое Южная армия, слез и не вернулся. Оставил в вагоне довольно грамотную записку: с монархистами ехать не может.

На украинской станции приятно продемонстрировать русские погоны. На перроне устраиваю перекличку, потом рядами проходим через пассажирский зал. Вартовый подбегает спросить, кто мы такие. Козыряет и уходит.

Поезд на Миллерово, к которому прицепляют вагоны Южной армии, идет вечером. Оставляю караул у вещей. Остальным разрешаю идти посмотреть город. Русские погоны и шевроны здесь не редкость. Каждый день бродят по главным улицам такие же оживленные группы офицеров и солдат, направляющихся на Дон, и все-таки многие оборачиваются нам вслед, ласково смотрят на русскую форму, расспрашивают, куда едем.

Гремя шашками по лестнице, поднимаемся в «Каплю молока». Кафе расположено во втором этаже. Со мной юнкер Павлович, два кадета, варшавский гимназист Д. и двое молодых деревенских парней. Они, видимо, страшно довольны, что нацепили длинные шашки и гуляют по Харькову наравне с паничами. Растопырив пальцы, усердно козыряют всем, у кого форма хоть немного похожа на офицерскую. В кафе на них забавно смотреть. Чтобы не отстать от нас, тоже заказывают шоколад. Никогда раньше в жизни его не пили.