1918-й год на Востоке России

Само собой понятно, что направление Комуча было совершенно социалистическое, ибо почти все члены Учредительного собрания не большевики принадлежали к партии эсеров. Знаменательно при этом, что одновременно с Комучем существовал в городе Совет солдатских и рабочих депутатов.

Из состава учредильщиков главное участие принимали: Вольский (присяжный поверенный из Твери), Фортунатов и Климушкин от Самары (первый штабс-капитан), Авксентьев (от Пензы), Лебедев (бывший морской министр времен Керенского), Брушвит, Федорович и кое-кто другие, фамилии которых сейчас не помню. Лебедев больше разъезжал по фронту. Отличался еще некий Мейстрах, выступавший в Самаре по сбору денег на нужды антибольшевистской работы. Этот Мейстрах замечателен тем, что в течение следующего лета (1919 года) он уже при большевиках занимался усиленной критикой работы Комуча, писал ярые статьи в самарской красной печати в защиту советской власти, одним словом, продался ей совсем, принеся повинную за свою деятельность. Виктор Чернов появился только к концу августа и, конечно, был принят учредилкой нескончаемыми овациями, заняв место председателя. Общее число учредильщиков к этому времени, если не ошибаюсь, достигало 70.

Как велось дело, а также все тонкости, трения и отдельные эпизоды, довольно трудно теперь вспомнить. С тех пор прошло несколько лет, события же слишком быстро менялись, причем они развертывались около фронта, и потому уследить за всем было очень трудно. Однако как на характерный факт отношения гражданской власти к военной можно указать на то, что при начальнике штаба Народной армии полковнике Галкине был приставлен в качестве его помощника (по крайней мере, так говорили среди военных) некий поручик Взоров, партийный с.-р. (мало похожий с виду на офицера), на обязанности которого лежал надзор за работой Галкина и чинов его штаба и недопущение проявления контрреволюции в командовании. Он ни минуты не оставлял Галкина одного, и, даже при приемах посторонних, фигура Взорова неотступно следовала по пятам Галкина, обходившего приемную залу.

Насколько позиция учредильщиков сделалась среди военных непопулярной, видно из того, что многие из офицеров в прилегающих к Волге местностях (я слыхал это незадолго до бегства своего к чехам) предпочитали идти на юг в Добровольческую армию, несмотря на ее отдаленность, а не в Народную, в надежность которой не верили, усматривая в общем курсе политики определенное партийное течение.

Вначале, по освобождении Самары, как говорили, этого не было заметно, но чем дальше, тем нагляднее начала проскальзывать та тенденциозность, которую особенно ярко проводил председатель Комитета Учредительного собрания — Вольский в своих крикливых, полных демагогии воззваниях.

В конечном итоге крепкой армии создать не удалось, чехословакам сражаться надоело, и, вместо движения на Москву (на чем настаивали в своих сношениях агенты Антанты), начался общий отход, ряд неудач. Сперва пали Симбирск и Казань, немного погодя отдали Вольск и Хвалынск, затем стали очищать Сызранский район, а потом Самарскую и Уфимскую губернии. Так блистательно начатая операция, на которую возлагали надежды мыслящие остававшиеся в России круги, постепенно начала сходить на нет. Единственный отряд, крепко державшийся и отступавший шаг за шагом с боем, был отряд доблестного полковника Каппеля.

Справедливость требует, однако, сказать, что в течение лета как отряды чехов, так и Народной армии проявляли чудеса храбрости и самоотвержения. Но общая обстановка в связи с неоказанием помощи союзниками, неправильной позицией партийных руководителей, не сумевших поддержать главную опору армии — офицеров, и неполучением, с другой стороны, серьезной, длительной помощи и сочувствия у крестьянства дала возможность большевикам не только занять Приволжский район, но даже продвинуть свой фронт на 60 верст за Уфу.

Отношение населения к Белому движению я бы охарактеризовал так: наступающие, освободительные части встречались везде восторженно. Городское население — мещанская, чиновничья часть его, пригород чаяли получить усиленное продовольствие, свободную торговлю, известный порядок старого уклада, личную безопасность. Однако невозможность удовлетворить все эти чаяния и надежды делало городское население пассивным к борьбе.

Крестьянское население в своей массе относилось с места более инертно, как вообще более недоверчивое, менее к тому времени пострадавшее от красного режима, чем городское, и, кроме того, боявшееся до известной степени ответственности за учиненные им грабежи и самовольство. Немалую роль, конечно, играли и репрессии, производимые красными в случае их успеха. Кроме того, в самарских степях большевики к тому времени своей власти вполне проявить еще не успели, а степное население, как я буду иметь еще случай указать впоследствии, до известной степени всегда было склонно к анархии или, вернее, нежеланию подчиняться властям.