1918. Хюгану, или Деловитость

Эш ответил: "Майор хороший человек", "Да, — согласился Хугюнау, — но подумайте-ка лучше о том, что можно было бы сделать из газеты, — он подошел к Эшу, словно хотел разбудить, и похлопал его по плечу, — "Куртрирский" должны спрашивать еще и в Берлине, и в Нюрнберге, и в кафе "Хауптвахе"[26] во Франкфурте. Вы ведь знаете Франкфурт, там он тоже должен быть. Он вообще должен стать газетой, которую спрашивали бы во всем мире",

Эш никак не отреагировал на сказанное. Он только ткнул в одно место статьи: "Так что, если произведения никого не делают благочестивым, а человек должен быть благочестивым, прежде чем творить произведения. Знаете, что это значит? Что дело не в ребенке, а в образе мыслей, свой или чужой — это все равно, слышите, все равно!"

Хугюнау был в какой-то степени разочарован: "Я знаю только, что вы глупец и что вы довели газету до ручки со своим образом мыслей". Сказав это, Хугюнау вышел из комнаты.

Дверь уже давно захлопнулась, а Эш по-прежнему сидел на том же месте, смотрел застывшим взглядом на дверь, сидел и думал. Ясным, конечно же, это не назовешь, но что касается образа мыслей, то Хугюнау мог оказаться не так уж и не прав. Несмотря ни на что, казалось, именно сейчас может воцариться порядок. Мир был разделен на добро и зло, на прибыли и убытки, на белое и черное, если даже и суждено случиться тому, что вкрадывалась бухгалтерская ошибка, то ее необходимо было исправлять, и она исправляется. Эш немного успокоился. Его руки лежали на коленях, он сидел неподвижно, поглядывал сквозь прикрытые веки на дверь, видел всю комнату, которая теперь странным образом превратилась в ландшафт. Или это была видовая открытка? Сейчас она казалась киоском под зелеными деревьями, деревьями замка в Баденвейлере, он увидел лицо майора, и это был лик чего-то более великого и возвышенного. Эш сидел так долго, что полный восхищения уже и не понимал, куда он попал, и лишь с большим трудом он смог вернуться обратно, к своему чтению, Хотя он знал статью наизусть, предложение за предложением, он все же заставил себя читать дальше, и ему снова стало ясно, где его место на этом свете, поскольку размышления майора, предназначавшиеся немецкому народу, оказали свое влияние на определенную, пусть и не очень значительную часть нации. Этой частью как раз и был господин Эш,

Четыре женщины мыли больничную палату,

Вошел старший полковой врач Куленбек, какое-то время он молча наблюдал за ними: "Ну как ваши дела?"

"А как должны быть наши дела, господин старший полковой врач?"

Женщины вздохнули, затем продолжили уборку.

Одна из них подняла корзину: "На следующей неделе приедет в отпуск мой муж".

"Прекрасно, Тильден. Смотрите только не сломайте кровать".

Даже под темной кожей лица госпожи Тильден было видно, как она покраснела. Остальные прыснули со смеху. Вместе со всеми засмеялась и госпожа Тильден. В то же мгновение у одной из кроватей раздался лай. Это был не совсем настоящий собачий лай, это было бездыханное, тяжелое и очень болезненное выталкивание чего-то, что едва ли можно было назвать звуком и что шло из самых глубин,

На кровати сидел ополченец Гедике, черты его лица были обезображены болезненной гримасой; чудной звук издавал именно он, смеясь столь удивительным образом.

Это был первый звук, который удалось услышать от него с момента его поступления сюда (если не принимать во внимание его хныканье в самом начале).

"Ну и похабник, — чертыхнулся старший полковой врач Куленбек, — тут он соображает, что можно смеяться".

37 История девушки из Армии спасения (5)

Поблекшая весна окаменевшего закона,

Поблекшая весна Сионовой невесты,

Шум городской поблекший, беззвучно также

Исходящий из той невидимой сети,

Воскресный день, отточенный из камня, не источающий ни мягкости, ни доброты,

Небес поблекший лик, свой взгляд бросающий на панцирь из асфальта площадей,

В зев улиц пропастей бездонных, и, словно мерзкая чесотка, Ползет бездушный камень по коже нежной, земляной. О, город полный ложного огня, о, город, полный лживых воплей,

Взор грешника не может различить деревьев зелень, И в поисках душа его того местечка, где в покаянной глубине Восстанет святость из Закона, Источнику живительной воды подобно, из мыслей, Из книг священных, из сомнений и колебаний. То — город странников, и грешников, трясущихся от страха, и аскетов, Город того народа, что Бога благосклонный взор к себе привлек, Народа, что, размножаясь безучастно, лишь сыновей своих считать привык,

Народа старцев, что, стоя у окна, молитвы звуки издают,.-? Словно монахи бородатого народа, связь с Богом непрерывную хранящего,

Блюдущего все праздники, носящего и ремешки, и культам своего предметы,

А жены между тем хлеб пышный монастырский замесили И тусклый огонек светильников на масле раздули в день поминальный;