1919

Они извлекли Дона из-за стойки. Никто из пьющих, по-видимому, не платил. В дверях он сорвал с головы серую фуражку и заорал: «Vive les quakers… в bas la guerre!»[210] – и все закричали «ура!». Они долго бродили без цели, время от времени их окружала пляшущая толпа, и Дон целовал Эвелин. Он был шумно пьян, и ей не нравилось его поведение, он обращался с ней так, словно она была его девушкой. Когда они добрались до Плас-де-ла-Конкорд, она почувствовала усталость и предложила перейти на ту сторону реки и зайти к ней – дома у нее есть холодное мясо и салат.

Когда Дон умчался вслед за компанией эльзасских девушек, с пением и плясками шедших по направлению к Елисейским полям, Пол смущенно сказал, что, может быть, ему лучше не идти.

– Нет уж, теперь вы должны пойти со мной, – сказала она, – чтобы меня больше не целовали чужие мужчины.

– Только не думайте, мисс Хэтчинс, что Дон убежал нарочно. Он очень легко возбуждается, особенно когда пьян.

Она рассмеялась, и они молча пошли дальше. Когда они дошли до ее дома, старуха консьержка вылезла, ковыляя, из своей будки и пожала обоим руки.

– Ah, madame, c'est la victoire,[211] – сказала она, – но кто вернет мне моего убитого сына?

Эвелин почему-то не нашла ничего лучшего, чем дать ей пять франков, и она заковыляла обратно, певуче бормоча:

– Merci, m'sieur, madame…[212]

Очутившись в маленькой квартирке Эвелин, Пол, по-видимому, окончательно сконфузился. Они съели все, что у нее было, до последней корки черствого хлеба и завели довольно бессвязный разговор. Пол сидел на краешке стула и рассказывал о своих служебных командировках. Он сказал, что для него это было прямо чудом – попасть за границу и увидеть фронт и европейские города и познакомиться с такими людьми, как она и Дон, и он надеется, что она не сердится на него за то, что он не разбирается во всем том, о чем она разговаривает с Доном.

– Если это действительно мир, то я просто не знаю, что мы все будем делать, мисс Хэтчинс.

– Зовите меня Эвелин, Пол.

– Я думаю, что это действительно мир, Эвелин, согласно четырнадцати пунктам Вильсона. Я лично считаю Вильсона великим человеком, что бы Дон ни говорил. Я знаю, что он в сто раз умнее меня, и все-таки… Может быть, это была последняя война на земле, подумайте только.

Она надеялась, что он, уходя, поцелует ее, но он только неловко пожал ей руку и сказал одним духом:

– Надеюсь, вы не рассердитесь на меня, если я в следующий своей приезд в Париж опять зайду к вам.

На все время мирной конференции Джи Даблъю получил в «Крийоне» номер, состоявший из нескольких комнат; его белокурая секретарша мисс Уильямс сидела за бюро в маленькой приемной, а Мортон, камердинер-англичанин, подавал под вечер чай. Эвелин любила, пройдя по дороге со службы под аркадами Рю де Риволи, заглянуть вечерком в «Крийон». Старенькие коридоры отеля были полны снующих взад и вперед американцев. В большой гостиной Джи Даблъю Мортон бесшумно разносил чай, расхаживали господа в мундирах и сюртуках, и в синем от папиросного дыма воздухе носились рассказанные вполголоса анекдоты. Джи Даблъю пленял ее своим серым костюмом из шотландского твида с безукоризненной складкой на брюках (он больше не носил формы майора Красного Креста) и своими сдержанными, приятными манерами, смягченными рассеянным видом очень занятого человека – его то и дело звали к телефону, секретарша подавала ему телеграммы, время от времени он исчезал в нише окна, выходившего на Плас-де-ла-Кон-корд, и шептался там с каким-нибудь важным посетителем или на минутку выходил из номера поговорить с полковником Хаузом; и все же, когда он передавал ей коктейль с шампанским, перед тем как они всей компанией отправлялись обедать, в те вечера, когда он бывал свободен от занятий, или спрашивал ее, не угодно ли ей чашку чаю, она на миг чувствовала на себе прямой взгляд его голубых мальчишеских глаз – в них было какое-то смешное, откровенное, несколько насмешливое выражение, которое интриговало ее. Ей хотелось узнать его поближе; Элинор – она это чувствовала – следила за ними, как кошка за мышью. «В конце концов, – все это время твердила про себя Эвелин, – она не имеет никакого права. Ведь между ними, вероятнее всего, ничего серьезного нет».