1919

У Дика сжалось горло. Он заметил, каким деревянным жестом он вставил себе в рот сигарету, затянулся дымом и выдохнул его. Взгляд Элинор был устремлен на его лицо, холодный и испытующий. Дик ничего не сказал, он старался только не менять выражения лица.

– Вы любили ту бедняжку, Ричард?

Дик покраснел и покачал головой.

– Послушайте, не надо прикидываться таким жестоким… Только очень молодые люди прикидываются жестокими.

– Обесчещенная и брошенная техасская красавица разбилась насмерть во время воздушной катастрофы… Впрочем, большинство корреспондентов – мои личные знакомые, они сделали все для того, чтобы затушить это дело… Что вы хотите, чтобы я сделал? Не прыгать же мне, по примеру Гамлета, в могилу! Достопочтенный мистер Берроу сделал все, что требовалось. Ужасно неприятная история… – Он опустился на стул. – Мне бы хотелось быть жестоким и плевать на все. Когда история шагает по нашим телам, никаким сантиментам не должно быть места. – Он покривился и продолжал говорить не разжимая рта: – Я хочу только одного, сестричка, – поглядеть с дядей Вудро на белый свет… le beau monde sans blague tu sais.[324]

Элинор рассмеялась своим коротким, резким смехом. На лестнице послышались голоса Эвелин и Пола Джонсона.

Элинор преподнесла им клетку с двумя маленькими голубыми попугаями. Они пили монтраше и ели жареную утку с апельсинами. В середине обеда Дика вызвали в «Крийон». Приятно было выйти на свежий воздух, сесть в такси, поехать мимо Лувра, выглядевшего огромным в поздних сумерках, в которых парижские улицы казались пустынными и очень древними, точно римский Форум. Всю дорогу мимо Тюильри он боролся с искушением крикнуть шоферу, чтобы он вез его в оперу, в цирк, на укрепления, куда-нибудь ко всем чертям, и конец. Проходя мимо швейцара отеля «Крийон», он сделал непроницаемое лицо.

Мисс Уильямс радостно улыбнулась, когда он появился на пороге.

– Я боялась, что вы опоздаете, капитан Севедж.

Дик покачал головой и осклабился.

– Кто-нибудь уже пришел?

– О, они идут толпами. Завтра будут заголовки во всех газетах, – прошептала она.

Зазвонил телефон, и она ушла.

Огромная комната была уже полна журналистов. Пожимая ему руку, Джерри Бернхем шепнул:

– Слушайте, Дик, если все дело сведется к декларации, отпечатанной на машинке, вы не выйдете из этой комнаты живым.

– Не беспокойтесь, – сказал Дик и осклабился.

– А где Роббинс?

– Он выбыл из игры, – сухо сказал Дик. – Кажется, он в Ницце, пропивает остатки своей печени.

Джи Даблъю вышел из противоположной двери и обходил комнату, пожимая руки знакомым, раскланиваясь с незнакомыми. Молодой парень с растрепанными волосами и съехавшим набок галстуком сунул Дику какую-то бумажку.

– Послушайте, спросите его, будет ли он отвечать на эти вопросы?

– Он едет в Америку, чтобы агитировать за Лигу Наций? – спросил его кто-то в другое ухо.

Все расселись, Джи Даблъю откинулся на спинку стула и сказал, что они будут беседовать совершенно неофициально, ведь он, в конце концов, сам старый газетчик. Наступила пауза. Дик смотрел на бледное, несколько тяжелое лицо Джи Даблъю и увидел, как вспыхнули его голубые глаза, обводившие взглядом журналистов. Какой-то пожилой человек спросил торжественным тоном, не будет ли мистер Мурхауз любезен высказаться относительно разногласий между президентом и полковником Хаузом.

Дик сел поудобнее и приготовился скучать. Джи Даблъю ответил с холодной усмешкой, что лучше всего было бы спросить об этом у самого полковника Хауза. Когда кто-то произнес слово «нефть», все насторожились. Да, он может сказать определенно, что между некоторыми американскими нефтепромышленниками и, скажем, «Ройал-датч шелл» достигнуто согласие, своего рода деловое сотрудничество, о нет, разумеется, не для того, чтобы установить монопольные цены, но чтобы показать пример международного сотрудничества – той новой эры, в которой крупные капиталистические объединения будут бороться рука об руку за мир и демократию против реакционеров и милитаристов, с одной стороны, против кровавых сил большевизма – с другой. А как обстоит дело с Лигой Наций?

– Новая эра, – продолжал Джи Даблъю конфиденциальным тоном, – не за горами.

Стулья скрипели и кряхтели, перья царапали по бумаге блокнотов, все слушали с большим вниманием. Все отметили у себя, что Джи Даблъю через две недели отбывает в Америку на «Рошамбо». После того как журналисты ушли отправлять свои каблограммы, Джи Даблъю зевнул и попросил Дика извиниться за него перед Элинор – он, право, так устал, что сегодня Никак не может прийти к ней. Когда Дик опять вышел на улицу, в небе еще бродил отсвет лиловых сумерек. Он окликнул такси: черт возьми, теперь он может себе позволить взять такси, когда ему вздумается.