1919

Чем больше ему нравилось в школе, тем неприятней становилось дома. Тетя Беатриса брюзжала и брюзжала с утра до вечера, как будто бы он сам не знал, что он и его мать едят ее хлеб и спят под ее крышей; но они же платят за стол и квартиру, верно ведь? - ну, правда, не столько, сколько платят майор Глен и его жена или доктор Керн, - а работают они во всяком случае так много, что окупают себя. Он слышал, как миссис Глен говорила пришедшему в гости мистеру Этвуду, когда тети Беатрисы не было в комнате, что это просто стыд и срам, что бедненькая миссис Севедж, такая прелестная женщина, и притом такая набожная, да еще генеральская дочь, принуждена работать, как поденщица, на свою сестру - сварливую старую деву, дерущую такие дикие цены, правда, хозяйство у нее замечательное и стол отличный, совсем не как в пансионе, а скорей как в самой аристократической семье, прямо счастье, что удалось найти такой дом в Трентоне, в этом коммерческом городе, где столько рабочих и инородцев; какая жалость, что дочерям генерала Элсуэрса приходится содержать пансион; Дик подумал про себя, что миссис Глен могла бы обмолвиться и о том, как он выгребает золу и убирает снег и тому подобное. Все же не следует отрывать от занятий и нагружать домашней работой ученика средней школы.

Доктор Этвуд был настоятелем англиканской церкви св.Гавриила. Дик пел там в хоре каждое воскресенье по два раза, в то время как его мать и брат Генри, который был на три года старше его и служил в Филадельфии в чертежном бюро и приезжал домой только в конце недели, сидели на удобной скамье. Мама любила церковь св.Гавриила, потому что все в ней было на английский лад, крестные ходы и даже ладан. А Дик ненавидел ее за то, что он должен был петь в хоре и беречь свой стихарь, и у него никогда не было карманных денег, и он не мог играть в кости за скамьей в ризнице, и ему вечно выпадало сторожить у двери и шептать: "Прячьте", когда кто-нибудь входил.

Однажды в воскресенье, вскоре после того, как ему исполнилось тринадцать лет, он шел домой из церкви с мамой и Генри; он был голоден и всю дорогу гадал, будут ли к обеду жареные цыплята. Все трое как раз поднимались на крыльцо, мама слегка опиралась на руку Дика, и пурпурные и зеленые маки на ее широкополой шляпе покачивались в лучах октябрьского солнца, как вдруг он увидел за стеклянной парадной дверью встревоженное худое лицо тети Беатрисы.

- Леона, - сказала она взволнованным и укоризненным тоном, - он здесь.

- Кто, дорогая Беатриса?

- Ты сама знаешь... Я не знаю, что делать... Он говорит, что ему нужно повидаться с тобой. Я просила его обождать внизу, в передней, из-за... э-э... наших друзей.

- Господи боже мой, Беатриса, неужели я еще не достаточно страдала из-за него?

Мама опустилась в передней на скамейку под оленьими рогами, служившими вешалкой для шляп. Дик и Генри удивленно смотрели на бледные лица женщин. Тетя Беатриса поджала губы и сказала неприязненно:

- Дети, пойдите-ка пройдитесь по улице. Прямо невозможно - два взрослых лодыря весь день бродят по дому. Ровно в половине второго будет обед, и вы вернетесь... А теперь марш.

- Что случилось с тетей Беатрисой? - спросил Дик, когда они вышли на улицу.

- Спятила, должно быть... Терпеть ее не могу, - сказал Генри высокомерно.

Дик шел, ударяя носками по панели.

- Послушай-ка, сходим выпьем содовой... У Драйера замечательная содовая.

- Деньги есть?

Дик покачал головой.

- Не воображай, пожалуйста, что я тебя стану угощать... Черт возьми, до чего поганая дыра этот Трентон... Я видел в Филадельфии одно заведение минеральных вод, так там содовый сифон был длиной в полквартала.

- Да что ты!

- Держу пари, Дик, что ты не помнишь, как мы жили в Оук-парке... Да, Чикаго - это город!

- Конечно, помню... Мы с тобой еще ходили в детский сад, и папа там был, и вообще.

- Фу черт, как курить хочется!

- Мама заметит.

- А мне плевать, пускай замечает.

Когда они пришли домой, тетя Беатриса встретила их у парадной с кислой, как лимон, миной, и сказала, чтобы они спустились в нижний этаж. Мама хочет поговорить с ними. На черной лестнице пахло воскресным обедом и куриным фаршем. Они ползли вниз как можно медленней - должно быть, опять скандал из-за того, что Генри курит. Мама сидела в темной передней нижнего этажа. При свете стенного газового рожка Дик не мог разглядеть лицо мужчины. Мама пошла им навстречу, и тут они увидели, что у нее красные глаза.

- Дети, это ваш отец, - сказала она слабым голосом. Слезы потекли по ее лицу.

У мужчины была седая, бесформенная голова, волосы коротко острижены, веки красные и без ресниц, глаза того же цвета, что и лицо. Дик испугался. Он видел этого человека, когда был маленьким, только это не папа.

- Ради бога, перестань реветь, Леона, - сказал мужчина слезливым голосом. Стоя и разглядывая мальчиков в упор, он слегка пошатывался, словно у него подгибались колени. - Славные ребятишки, Леона... Должно быть, они не часто вспоминают о своем бедном, старом папе.