1920 год. Советско-польская война

У п. Тухачевского кроме гродненской есть немало и других сказок. Их так много, что жаль времени и сил раскрывать их все и объяснять, как обстояло дело в действительности. Но, как историк и аналитик, я не могу не быть снисходительным к п. Тухачевскому. У него в руках наверняка были различные данные, касающиеся нашей армии, которые он получил либо из показаний пленных, либо из других документов, захваченных в то время его войсками. А эти данные часто противоречили друг другу и только одно отражали верно – тот хаос в оценках обстановки и в попытках проведения контрманевров, который тогда у нас царил. Поэтому он мог брать из этого материала все, что хотел. Да и сам я, Верховный главнокомандующий, в ходе моей работы над этой книгой часто нахожу неизвестные мне документы и материалы времен похода п. Тухачевского на Варшаву. Но я отнюдь не ставлю это себе в вину, потому что в то время, не поддаваясь чувству страха и бессилия, я сосредоточил все свое внимание, если речь идет о фронте генерала Шептицкого, на совершенно определенном решении и искал пути задержать поход к Висле или к Варшаве одним-единственным способом – контрнаступлением. Для пояснения своей точки зрения по этим вопросам приведу дословно запись, сделанную мной на одном историческом документе под названием «Дело ген. Шептицкого», запись, датированную 1921 годом, когда воспоминания были значительно более свежими, чем сейчас:

«Что касается всех операций на севере, – писал я тогда, – начиная с поражения на Ауте и Березине, то должен сказать, что подробное рассмотрение тех или иных решений я считал бесцельным. Я серьезно задумался над идеей германских окопов и сильного левого фланга вне окопов под Вильно. Но после первых атак на 4-ю армию я перестал верить в выполнимость этого плана по следующим причинам. Выполнение этого плана со всеми вытекающими из него последствиями требовало: а) очень быстрого отступления и жертвы многим ради одного – выигрыша во времени, б) хоть немного привести в порядок войска, в) назначения новых командиров, что является необходимым для повышения морального состояния войск. Я размышлял над всем этим несколько дней и в конце концов отказался от этих мыслей по следующим причинам: 1) переполох в тылу, даже вдали от фронта, начнется немедленно, настроив панически и войска и не предвещая ничего хорошего в деятельности тыла и в функционировании железной дороги; 2) межличностные отношения в армии, особенно среди высших офицеров, были самыми плохими, какие я только знал. Поэтому крупные изменения при низком моральном состоянии, охватившем к тому времени уже всю страну, могли бы привести к организационной катастрофе, и без того всегда нависающей над моей головой; 3) душевный порыв, охвативший меня, и над которым я долго думал, – поехать самому на фронт и взять непосредственное командование на себя. С большим сожалением пришлось отказаться и от этого проекта. Главной причиной было ощущение, что моральное состояние всей страны становилось угрожающим, а панические настроения и нервное напряжение так велики, что кроме внешнего фронта важное место в моих расчетах стал занимать – со знаком минус – фронт внутренний. Я не хотел уходить от ответственности – это было бы самым легким. Тогда я посчитал, что мое место пока в Варшаве, что я должен укрепить дух народа и удержать внутренний фронт, хотя бы хорошей миной и полной уверенностью в себе. Поэтому я считал невозможным свой отъезд на длительное время. Учитывая все сказанное, с этого момента и до августовских событий под Варшавой моим общим стратегическим замыслом было: 1) Северный фронт должен только выиграть время; 2) в стране провести энергичную подготовку резервов – я направлял их на Буг, без ввязывания в бои Северного фронта; 3) покончить с Буденным и перебросить с юга крупные силы для контрнаступления, которое я планировал из района Бреста. Этого основного замысла я придерживался до самого конца…»