1921 год

Вот она, Ай-София… красивая пирамидообразная громада, — тяжелая среди ажурного стремления минаретов…

На ней нет креста…

Но ведь крест нельзя водружать мечом. Христианство не ислам.

* * *

Не будучи философом, философствуешь, когда “мысль парит” над этим городом. Вспоминается: “по делам их узнаете их”…

* * *

Вот — “дела”.

Когда сто тысяч русских упало на Константинополь… жалкие, голодные, больные, с бледными женщинами и умирающими детьми…

Кто оказался больше христианами по отношению к ним? Христианская ли Пера и Галата, одуревшая от фокстрота, или этот исламийский Стамбул, сгрудившийся около древней Ай-Софии?

* * *

“По делам их узнаете их”… Увенчанный полумесяцем Стамбул на заре XX столетия, может быть, ближе к Христу, чем оскверняющая крест Пера и Галата…

* * *

Эти бессвязные мысли бежали. На азиатском берегу, высоко на горе, было очень большое здание — желтое, но казавшееся красным от солнца. Я насчитал несколько сотен окон, у меня зарябило в глазах и стало тошнить…

Это от голода. Мы не ели уже двое суток. И совершенно неизвестно, сколько еще времени французы будут заставлять нас любоваться красотами Constant… натощак…

Что делать?

* * *

Что делать?.. Этот вопрос висит над этим необъятным городом. Что делать с ним, с Константинополем?..

О Константинополе, впрочем, можно было бы и не думать: пока он вне нашей компетенции.

Но я знаю, что об этом все же думают некоторые русские и довольно оригинально: они мечтают, чтобы его “взял” Врангель и “отдал” Кемалю.

* * *

Но не в этом дело. Не нам заниматься теперь такими вопросами.

Что делать нам самим, русским, этой мятущейся стихии, словно снегом запорошившей берега Босфора. Этот вопрос висит над каждым из нас и над всеми вместе.

Тревогой и страданием вычерчены эти слова там, на голубом небе:

— Что делать?

* * *

Те, что там, в Галлиполи, или на Лемносе, или в Четалджи, — словом, “в армии” — те знают.

Они лишили себя свободы и тем освободились… Освободились от забот.

У них один долг и одна обязанность — повиноваться…

Они избрали благой путь: они веруют.

Они верят, что единая воля и единый разум лучше выберут путь, чем беспорядочные усилия разрозненной массы… Они верят, что этот путь, намеченный их Главнокомандующим, они, армия, проложат своим тяжелым весом, потому что все вместе — они сила, они — масса, они — глыба…

Им трудно, но им беззаботно. Все заботы о будущем переложены на маленькую яхту, которая приютилась вот там, где-то за поворотом Босфора.

Выдержит ли “Лукулл” этот груз?..

* * *

Но остальные?.. Не галлиполийцы, не лемносцы, не армия — словом, все те, кто не захотели или не могут быть в рядах.

Над ними неотступным вопросом висит “что делать?” Над каждой русской снежинкой, мятущейся по Константинополю, вьется неотступным москитом этот жалящий вопрос…

* * *

Я знаю, что делать! По крайней мере, что делать — мне, в данную минуту!

Кругом парохода снуют “кордаши”, босфорские лодочники. Один болтает у трапа. Надо воспользоваться этим… Довольно в самом деле, “попили французы нашей кровушки”… Сбегу на берег!

* * *

Сбежал… на сегодня вопрос, что делать, разрешен: надо найти себе ночлег и приют в этой огромной абракадабре, которая называется Константинополем, другими словами, надо прибиться к какому-нибудь из друзей…

Уходящие

“Я живу в посольстве”. Это пишется гордо, но выговаривается несколько иначе. Точнее — я живу у бывшего члена Государственной Думы Н. И. Антонова, который в свою очередь живет у генерала Мельгунова, а генерал Мельгунов живет у генерала Половцова, а генерал Половцов, собственно говоря, живет в посольстве, получив разрешение от посла А. А. Нератова… Но теперь это так принято — “дедка за репку, бабка за дедку”…

Итак, послы и посольства существуют… нет только державы, от которой они посольствуют…

* * *

Спал я очень хорошо. Без простыни и подушки, но теперь это тоже в высшей степени принято.

У меня, слава Богу, никаких вещей нет. И это тоже “очень прилично”… Неприлично иметь что-нибудь.

* * *

Утром я был еще в постели. Генерал Мельгунов уже встал и брился, а Николай Иванович одевался, когда пришел А. С.

Он уселся на диване, в пальто, держа тросточку в руках, и завязался один из тех разговоров, которые сейчас ведутся.

Он: Я глубоко уважаю барона Врангеля! Но послушай! Его антураж! Это что-то невозможное! Эти люди! Я не знаю! Может быть, я ничего не понимаю… Но это они погубили, они! Когда вы делали “правыми руками левую политику”…

Я: Отчего ты говоришь “вы”, а не “мы”?

Он: Потому что я в этом никакого участия не принимал! Извини, пожалуйста!..

Я: Но ведь и я тоже. И все-таки я думаю, что надо говорить “мы”.

Он: Это почему?

Я: Потому что все качества, которые были причиной… они наши общие… И если бы ты и я принимали участие… то, может быть, было бы только хуже.

Он: Ты так думаешь?