1937

Ещё одним проявлением либерализма прежнего руководства НКВД Ежов назвал практику смягчения наказаний: например, из 87 осуждённых в 1933 году по делу группы И. Н. Смирнова девять через некоторое время были выпущены на свободу, а шестнадцати тюремное заключение было заменено ссылкой [667].

Сообщив, что с момента своего прихода в НКВД он арестовал 238 работников наркомата, ранее принадлежавших к оппозиции, Ежов добавил: «Чтобы вас эта цифра не пугала, я должен здесь сказать, что мы подходили к бывшим оппозиционерам, работавшим у нас, с особой, гораздо более строгой меркой. Одного факта было достаточно — того, что он скрыл от партии и от органов НКВД свою бывшую принадлежность к троцкистам, чтобы его арестовали» [668].

Другим контингентом арестованных чекистов были, по словам Ежова, «агенты польского штаба». В этой связи он привёл указание Сталина, который «после кировских событий поставил вопрос: почему вы держите поляка на такой работе» [669]. То была одна из первых сталинских директив изгонять с определённых участков работы людей только за их национальность.

Главным виновником «торможения дел» в НКВД Ежов объявил Молчанова, арестованного за несколько дней до пленума. Он обвинил его в том, что он информировал троцкистов об имеющихся на них материалах.

В прениях по докладу выступили Ягода и пять ответственных работников НКВД, находившихся в составе высших партийных органов. Все они признавали «позорный провал работы органов государственной безопасности» и обещали «смыть позорное пятно, которое лежит на органах НКВД» [670], т. е. «запоздание» с раскрытием «троцкистских заговоров». Чувствуя нависшую над собой угрозу, каждый из них подробно рассказывал о своих заслугах в выявлении «контрреволюционных групп» и пытался спихнуть вину на своих коллег, в результате чего в зале нередко возникала нервная перебранка.

Понимая, что никакое обвинение в адрес «троцкистов» не окажется лишним, Миронов заявил, что каждая из троцкистско-зиновьевских организаций «имеет связь с разведками иностранных государств» [671].

Ягода, по-видимому, ещё надеялся, что сумеет избежать обвинения в преступных умыслах и действиях, отделавшись наказанием за «халатность» и «отсутствие бдительности». Поэтому он с ужасом воспринял выступление Евдокимова, объявившего его главным виновником «обстановки, создавшейся за последние годы в органах НКВД». «Я думаю,— заявил Евдокимов,— что дело не ограничится одним Молчановым. (Ягода: Что вы, с ума сошли?) Я в этом особенно убеждён. Я думаю, что за это дело экс-руководитель НКВД должен отвечать по всем строгостям закона. Надо привлечь Ягоду к ответственности» [672].

При обсуждении доклада Ежова известным диссонансом прозвучали лишь два выступления. Одно из них, как это ни странно выглядит на первый взгляд, принадлежало Вышинскому, который говорил о действительных недостатках в деятельности НКВД. Во-первых, он зачитал некоторые протоколы допросов, заполненные грубой бранью следователей и свидетельствующие об их неприкрытом давлении на арестованных. Приведя слова одного периферийного следователя, обращённые к арестанту: «Не молчите и не крутите… Докажите, что это не так», Вышинский объяснил участникам пленума, что обвиняемый не должен доказывать свою невиновность, а, наоборот, следователь должен доказать вину обвиняемого. В качестве другого примера противозаконных установок следствия Вышинский назвал «инструкцию» уполномоченного НКВД по Азово-Черноморскому краю, которая прямо толкала следователей на фальсификаторские приёмы: «Если допрашиваешь обвиняемого и он говорит не то, что тебе выгодно для обвинения, ставь точку на том, что выгодно, а то, что невыгодно, не записывай» [673].

Во-вторых, Вышинский заявил, что следственные материалы обычно страдают «обвинительным уклоном»: «Считается неловко прекратить дело за недоказанностью, как будто это компрометирует работу… Благодаря таким нравам… на скамью подсудимых иногда попадают люди, которые впоследствии оказываются или виновными не в том, в чём их обвиняют, или вовсе невиновными» [674].

В третьих, Вышинский назвал серьёзным недостатком в работе органов НКВД и прокуратуры «тенденцию построить следствие на собственном признании обвиняемого», не заботясь о подкреплении обвинений вещественными доказательствами, данными судебной экспертизы и т. д.; «между тем центр тяжести расследования должен лежать именно в этих объективных доказательствах» [675].