1937. АнтиТеррор Сталина

Официально развернута борьба с физическими методами воздействия на заключенных. Тут бы суду и разобраться, проверить, наказать виновных следователей. Но, оказывается, никакая законность судей не интересует. Посовещавшись, судьи в тот же день вынесли смертный приговор. Было много работы — своей очереди ждал Мейерхольд.

Его арест формально был связан с показаниями на него Кольцова, но не все, чьи имена выкрикнул избиваемый Кольцов, были потом арестованы (также и не все, на кого потом показал Мейерхольд). Дело было явно не в цепной реакции показаний. По внешнеполитическим причинам понадобился авторитетный представитель интеллигенции для раскручивания дела Кольцова и превращения его в дело Литвинова — Эренбурга. Кольцов уже в конце 1938 г. дал показания на Мейерхольда и Эренбурга, Сталин в январе 1939 г. даже сказал Фадееву, что «мы намерены» арестовать Мейерхольда[512]. Но Мейерхольд тогда арестован не был (а Эренбург и вообще не был). То есть вопрос еще решался. И не просто решался, а в какой-то момент был отложен — Мейерхольд «пошел на повышение» после опалы 1937–1938 гг. Он назначается главрежем театра им. Станиславского, вышли восторженные рецензии на его постановки «Маскарада» и парада физкультурников.

Но тут Мейерхольд, слишком серьезно воспринявший «оттепель» 1939 года, стал выступать так, как было рискованно и в 1954-м. По записи Ю. Елагина, выступая с докладом на всесоюзной конференции режиссеров 14 июня 1939 г., Мейерхольд, в присутствии сидевшего в том же президиуме Вышинского, говорил: «Меня упрекают в том, что я формалист… Вероятно, именно социалистический реализм является ортодоксальным антиформализмом. Но я бы хотел поставить этот вопрос не только теоретически, но и практически. Как вы называете то, что происходит в советском театре? Тут я должен сказать прямо: если то, что вы сделали с советским театром за последнее время, вы называете антиформализмом, если вы считаете то, что происходит на сценах лучших театров Москвы, достижением советского театра, то я предпочту быть, с вашей точки зрения, «формалистом»… Охотясь за формализмом, вы уничтожили искусство»[513]. Ну надо же, его вернули к работе, а он обернул покаяние в обвинение, раскритиковал соцреализм в его сталинской упаковке (ритуально, естественно, восславив Вождя). Нет, не наш человек… Если бы Мейерхольд был в этот момент нужен Сталину для чего-нибудь важного или не понадобилось бы найти заговор именно в этой сфере — Мейерхольд дожил бы по крайней мере до войны. Но на нем пересеклось несколько неблагоприятных факторов, одним из которых была его вера в «оттепель».

Ключевой фигурой писательского заговора по версии следствия был И. Эренбург — важная фигура в контактах с французской интеллигенцией (а значит — и политической элитой), знаковая фигура в деле идейной борьбы с фашизмом. Но, несмотря на то, что Мейерхольд дал нужные показания, Эренбурга пока не трогали. Его судьба зависела от международной обстановки.

Мейерхольда тоже пытали — «бериевская оттепель» на него тоже не распространялась. До нас дошло письмо Мейерхольда Молотову от 13 января 1940 г.: «Меня здесь били — больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам сверху с большой силой, по местам от колен до верхних частей ног. В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били жгутами (я кричал и плакал от боли)»[514]. Такова была бериевская «законность», которая ничуть не смутила судей, приговоривших Мейерхольда к расстрелу на основе показаний, полученных таким путем.

В итоге Сталин решил, что процесс над Литвиновым и франкофилами не понадобится, что Эренбург может снова пригодиться (сигнал мастерам пера к новой антифашистской кампании Сталин даст, позвонив Эренбургу).

Нужно было избавиться от отработанного материала. Не выпускать же Кольцова и Мейерхольда, которые могут порассказать, какими методами выбивают показания уже бериевские следователи.

Ни Сталин, ни Берия и не думали следовать «конституционным нормам», которые всегда воспринимали как муляж. Творцы системы ушли в историю, а муляж продолжает питать иллюзии наивных сталинистов.

Глава V Мифы и смыслы

Четыре Сталина

После смерти исторической личности ее образ продолжает жить, воздействовать на общество. Люди продолжают «общаться» с «великими», соотносить свое поведение с опытом истории. Жизнь человека во многом зависит от того, какой исторический миф преобладает в его сознании и насколько он близок к реальности. Это определяет представление о должном и ложном.