1937. АнтиТеррор Сталина

Вот вам сталинский патриотизм и «этатизм» до 1934 г. Все эти положения остались в силе и после 1934 г. Сталинизм родился не в 1934 г., а в 1929 г., и зрелые формы приобрел после Большого террора.

В 1934–1936 гг. происходил не «отказ от идеи мировой революции» и т.п., а поворот во внешней политике СССР и культуре к большему прагматизму. То есть речь идет не о смене идеологии, стратегического вектора, а о темпе и методах продвижения к прежней цели. О повороте к политике «коллективной безопасности» и «Народного фронта», о признании, что в истории дореволюционной России были не только отрицательные, но и положительные стороны.

Свое отношение к проблеме мировой революции Сталин прояснил в 1938 г., выдвинув концепцию «полной» и «окончательной» победы социализма. В СССР достигнута «полная победа социализма», созданы соответствующие внутренние отношения. Но пока существует капиталистическое окружение, победу нельзя считать окончательной. Для окончательной победы необходима «поддержка нашей революции со стороны рабочих всех стран мира, а тем более победа этих рабочих хотя бы в нескольких странах»[548]. Таким образом, Сталин в этом вопросе остался практически на прежней ленинской позиции, «победы социализма сначала в нескольких странах», убрав упоминание лишь «наиболее развитых». Но задачи нужно решать постепенно — сначала победить в нескольких странах при поддержке рабочих всего мира. Такую стратегию трудно назвать отказом от идеи «мировой революции». Сталин продолжает глобальную борьбу с Западом, апеллируя к классовой, а не какой-то «геополитической солидарности» с СССР.

* * *

Продолжая борьбу за превращение правящей элиты СССР в монолит, Сталин одновременно вел внешнеполитическое маневрирование, которое должно было укрепить позиции Советского Союза в Европе.

И до, и после 1935 г. СССР противостоял Западу, но играл на противоречиях капиталистических стран. С 1933 г., после прихода к власти Гитлера, Сталину и бывшей Антанте нужны были противовесы этой новой реальности. Отсюда — начавшееся между ними сближение, получившее название «политика коллективной безопасности».

Никакой «этатизм» здесь ни при чем. Это было продолжение прежней большевистской внешней политики в новых условиях. Но «коллективная безопасность» вошла в противоречие с курсом Коминтерна, который с 1927 г. проводился Сталиным, и он после некоторых колебаний вернулся к политике середины 20-х гг.

Логика «коллективной безопасности» требовала сближения с Францией. Но в начале 30-х гг. коммунисты выступали как непримиримая оппозиция буржуазному режиму, что плохо вязалось с новой политикой международных союзов СССР. К тому же Сталину требовалось усилить позиции коммунистов как рычага воздействия на западных партнеров. А для этого коммунисты должны были поступиться своей бескомпромиссностью и пойти на сближение с другими левыми партиями.

Казалось бы, следовало приказать французским коммунистам пойти на сближение с социал-демократами, создать сильный левый блок и провести к власти свое правительство. Именно такое поведение считают вполне естественным «шестидесятники» и упрекают Сталина в том, что он не приказал коммунистам вступить в союз с социал-демократами в Германии, что облегчило победу Гитлера. Правда, при этом не учитывается, что социал-демократы и сами не жаждали союза с коммунистами.

По мнению неоустряловцев, Сталина удерживали от сближения с Западом левые экстремисты в партии, для которых союз с «Антантой» был неприемлем. В действительности Сталин и сам имел основания опасаться сближения с социал-демократами. Оно было связано со значительными политическими издержками.

Старая бескомпромиссная линия позволяла коммунистам быть самыми решительными критиками капитализма, но положение их в политической жизни стран Европы оставалось маргинальным. В лево-центристской коалиции («Народном фронте») коммунисты стали бы более влиятельной партией. Но коммунисты могли войти в коалицию только в качестве младших партнеров социал-демократов, подчиняясь решениям «оппортунистов». Если коммунисты пойдут на идеологическое сближение с социал-демократами, есть риск, что они превратятся в глазах масс лишь в левое крыло социалистического движения. Если заметная разница между социалистами и коммунистами исчезнет, если возникнет подозрение, что и коммунисты признают «буржуазные» режимы, то они лишатся поддержки наиболее радикальных масс. Опыт Сталина, особенно провал союза с Гоминданом в Китае, показывал, что политика союзов — дело рискованное[549]. Отсюда — неприятие этой политики Сталиным в конце 20-х — начале 30-х гг. Даже в середине 1934 г. в диалоге с Димитровым Сталин (а не «левые экстремисты») возражал против сближения с социал-демократами[550].

Чтобы пойти на политический риск, связанный с новой политикой союзов, нужно быть уверенным, что взамен появится ощутимый выигрыш, превосходящий потери. Такую уверенность стали внушать успехи политики «Народного фронта» во Франции осенью 1934 г. Но до декабря 1934 г. она оставалась локальным экспериментом.