Если Бухарин продолжал бы считаться виновным в организации заговора с целью свергнуть Советское правительство, в сговоре с Германским генштабом открыть фронт гитлеровской армии в случае войны и в разработке планов убийства Ленина в 1918 году, такой Бухарин вряд ли понадобился бы Горбачеву. Кроме того, сам Бухарин признался, что политика, за которую он ратовал в 1930-е годы, напрямую вела к «реставрации капитализма», чего Горбачев никак не хотел признавать — по крайней мере, в 1988 году.
Кроме того, если Бухарин был виновен, тогда следовало бы признать (хотя бы частичную) правоту Советского правительства, предавшего казни опасного преступника. Представления о политике Сталина как об ошибочной, безнравственной и антиленинской были тесно увязаны с признанием целесообразности экономической политики Горбачева. Тем самым признание Бухарина невиновным стало предпосылкой как для его «реабилитации», так и для экономической политики, связанной с его именем.
С началом «бухаринского бума» появились утверждения, что Бухарина принудили сознаться в преступлениях, которых он не совершал. Именно этот тезис занял центральное место во всех дискуссиях вокруг Бухарина и московских процессов, пока не стал восприниматься как нечто само собой разумеющееся. Ни в научной сфере, ни в общественно-политической жизни не нашлось никого, кто подверг бы данное утверждение серьезному сомнению.
Далее авторы постараются показать: нет вообще никаких доказательств бухаринской невиновности. Наоборот, все известные свидетельства непротиворечиво указывают на вину Бухарина в тех самых преступлениях, в которых он признался.
Одна из проблем начатого по инициативе Горбачева «бухаринского бума» проявилась почти сразу, хотя узнать о ней удалось относительно недавно. Комиссия Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями 1930–1940-х и начала 1950-х годов, поначалу нацеленная на поиск доказательств фальсификации обвинений, выдвинутых против Бухарина на процессе 1938 года, не смогла выявить ни одного такого факта! Оторопь, охватившая членов комиссии от такой неожиданной осечки, зафиксирована в стенограмме заседаний, опубликованной в 2004 году.
Результатом стало «реабилитационное» постановление, принятое 4 февраля 1988 года Пленумом Верховного суда СССР, где упор сделан на принудительный характер полученных от Бухарина показаний. Впрочем, само постановление тогда не было обнародовано и до последнего времени оставалось скрытым от исследователей. Однако текст постановления недавно обнаружен, и из него явствует: одно из ключевых доказательств бухаринской невиновности там оказалось сфальсифицированным. Документ, раскрывающий вину Бухарина, в «реабилитационном» постановлении представлен, наоборот, как свидетельство его невиновности. Словом, горбачевским экспертам так и не удалось отыскать свидетельства отсутствия у Бухарина вины.
Если десятую (заключительную) главу книги Коэна можно было рассматривать просто как пример негодной учености, она вряд ли бы заслуживала внимания. Книжный рынок и так наводняют издания по истории сталинского СССР как на русском, так и английском языках, сотканные целиком из слухов, измышлений и грубой лжи.
Между тем остальные главы книги Коэна написаны более аккуратно. Хотя здесь тоже есть ссылки на источники сомнительного свойства, но они, по крайней мере, не преобладают. А объяснение, несомненно, кроется в том, что вопросы экономической и политической борьбы в СССР в 1920-е и более ранние годы документированы значительно лучше, и большинство первоисточников по теме известно уже достаточно долгое время.
Но чем ближе к 1930-м годам, тем доступных для изучения источников все меньше и меньше. После смерти Сталина публикация документов практически прекратилась. И доступ к ним не могли получить даже советские ученые-обществоведы, поэтому, к примеру, на состоявшейся в 1962 году московской конференции историков некоторые из них сетовали на проблемы с доступом к первичным материалам. Исследователям открывалась одна из двух возможностей: либо проводить поистине детективные расследования, опираясь на скудную источниковую базу, либо пользоваться уже готовыми «разоблачениями» хрущевского времени.
Каждому историку предстояло сделать выбор между научной объективностью и ортодоксальностью. Если выбиралось первое, тогда историк должен был формировать взгляд на события, строго сообразуясь с имеющимися фактами, — точно так, как это происходит в физике, что среди прочего означает:
— критически относиться ко всем свидетельствам и источникам;
— подвергать сомнению собственные суждения;
— особенно придирчиво относиться к свидетельствам, которые подкрепляют предвзятые идеи самого исследователя;
— в противовес чьей-либо предвзятости придавать особое, пусть даже чрезмерное, внимание таким фактам и теориям, которые ставят под сомнение наши обыденные представления.